Рюманов развёл руками и улыбнулся. По-доброму и обезоруживающе. Ни тени злорадства или лжи.
– Док написал ещё несколько писем, – закинул я пробный камень.
– Постойте, не говорите кому, – Рюманов поднял руку вверх, отвернувшись в сторону. Затем, вздохнул и опустил ладонь на выдохе. – Легба и Шимон, не так ли? Только не удивляйтесь и не задавайте лишних вопросов. Сейчас в Медине лишь трое пытаются принести божественный свет в это тёмное место. Индра-седьмой покинул нас на прошлой неделе, решив, что в текущем перерождении у него ничего не выйдет.
Я ничего не знал про отъезд Индры-седьмого. Я и видел-то его пару раз – сухопарый смуглый мужчина со слезящимися глазами.
Люди, которым были адресованы письма, действительно пытались привнести «божественный свет в это тёмное место», пользуясь терминологией Рюманова. Эта мысль пришла и мне самому, едва я увидел конверты, но зачем об этом упомянул барон? Пытается направить на след или же сбить с него? С этими русскими никогда ни в чём нельзя быть уверенным.
Изучая некоторое время барона, я молчал. Рюманов же сначала улыбался, а потом враз стал серьёзным, напомнив цирковых медведей, веселящих публику, но порой приходящих в бешенство на пустом месте.
– Княже, вы вообще осведомлены о тех исследованиях, которыми занимался Док?
– Полагаю, что да, – солгал я, хотя понятия не имел, что Док делал в Медине. Что-то исследовал, это уж точно.
– Ах, вы полагаете! – Рюманов насмешливо хмыкнул и вернулся к привычному образу. – Вы, должно быть, в том числе полагали, что я упаду вам в ноги и начну каяться? Признаюсь в убийстве Дока и, до кучи, ещё в чём-нибудь, что вы никак не можете раскрыть? Вы это полагали? Не отвечайте, я ещё не закончил. Быть может, вы полагали, что я благосклонно отнесусь к столь позднему визиту? Или к тому, что вы ведёте себя так, будто я являюсь главным или даже единственным подозреваемым?
– Нет, – я начал закипать, но в тот момент барон вновь переменил тактику.
– Я очень рад, что всё не так, – расплылся Рюманов в улыбке. – А то мне, знаете ли, показалось. Ну да, мало ли, что мне кажется, правда? Быть может, есть ещё что-то, в чём я могу вас просветить?
– Чёрный песок, – усмехнулся я сквозь сдерживаемую ярость. – Можете рассказать, что это такое?
– Как-как, вы говорите? Чёрный? Не имею ни малейшего понятия. Но это, знаете ли, интересно. Это меня увлекает. Так похоже на пепельный снег чадящих фабрик близ Святого Петрославля.
Я не сдержал смешок. На этот звук в приоткрытой двери у противоположной стены показалась полуодетая девушка, которая сначала сонно смотрела на нас, а потом, осознав, что Рюманов не один, тут же шмыгнула обратно.
– Не желаете остаться? – спросил барон. – Кальян, самовар, что-нибудь ещё…
– Пытаетесь купить?
– Ну вот! – Рюманов всплеснул руками. – Вы опять меня оскорбляете, княже, а я ведь всего лишь проявляю заботу о ближнем, как учит нас Перун.
Барон нащупал на груди серебряную цепочку, а затем его пальцы пробежались по аккуратной сапфировой молнии – вид божественного символа натолкнул меня на одну занятную мысль.
– Скажите, барон, а как Перун велит поступать с теми, кто потерял часть плоти, заменив её механизмами? Насколько я знаю, механические протезы не являются чем-то диковинным в ваших краях.
– Нужно искать в подобных калеках человечность, – Рюманов вновь нацепил холодную улыбку. – Вытягивать её по капле изнутри до тех пор, пока она не станет определяющей. А если человечности нет, то и относиться к таким созданиям надлежит как к бездушным тварям. Скажу вам даже больше, княже, люди умеют терять человечность, не избавляясь от плоти. Я удовлетворил ваше любопытство?
– Вполне.
– Тогда, будьте добры, оставьте меня.
Барон указал на дверь, продолжая улыбаться, и в тот момент я понял, что это его настоящее лицо. Или, как минимум, одно из самых любимых. Холеное лицо аристократа, привыкшего указывать и повелевать.
– Благодарю за оказанное гостеприимство, барон, – ответил я, не изменившись в лице. – Постарайтесь в следующий раз встретить меня в подобающем виде.
Когда я закрывал дверь, горсть песка, подхваченная ветром, ринулась на штурм, стремясь проникнуть внутрь. Повинуясь внезапному порыву, я придержал створку на секунду – не смог удержаться от маленькой неопасной мести.
* * *
В управление я брёл с надеждой обнаружить в сейфе предусмотрительно забытую там бутылку. Каждый раз, когда мне напоминали о прошлом, неудержимо тянуло выпить, хотя я точно знал, что это ничего не изменит.
С другой стороны – иного выхода обнаружить пока не удалось. Даже Томаш, как бы не вставал предо мною его укоряющий образ, чаще всего пользовался именно этим средством от дурной памяти. А когда изменил ему, то умер в грёзах гашиша. Слухам об отравлении я не верил, слишком многое надоело Томашу Хубчеку в этом бренном мире.
Когда-то я хотел убить барона. Ещё задолго до того, как встретил его в Медине. Однако, по иронии судьбы, наша встреча произошла, когда я решил отказаться от прошлого. К тому же, невозможно ненавидеть всю жизнь. В какой-то момент от чувства остаётся лишь привычка. Старые поводы остались в прошлом, а новые барон мне пока дал.
Не убивать же всякого, чьё поведение тебе не нравится?
А песок продолжал шуршать под ногами, и в том шуршании рождались картины прошлого и несбывшегося…
Интерлюдия: Канга
Искушения созданы, чтобы с ними бороться, но это не означает, что всегда необходимо побеждать.
Поражение, подчас, куда приятней…
Барон Алексей Рюманов
Восемь лет назад, в один необычайно пасмурный день Любомир Грабовски патрулирует улицу – скорее, от скуки, чем от желания сберечь покой граждан Медины. Сегодня в городе тихо, ведь приближение грозы – слишком редкий праздник, чтобы омрачать его. Шанс того, что гроза и в самом деле разразится – ничтожен, но никто не мешает в него верить.
Большинство жителей расположились на верандах, некоторые забираются на крыши, а многие устраиваются просто под открытым небом. Люди ждут дождь; мрачное небо затянуто тёмно-серыми и чёрными тучами; вдалеке, если присмотреться, можно увидеть зарницу или попробовать убедить себя в том, что ты её видишь.
Грабовски жаждет прихода дождя, но вместо наблюдательного поста на остывающей броне вездехода, подобно остальным полицейским, детектив выбирает прогулки по улицам Медины. Маски на его лице нет и чуть влажный ветер приносит с собой не только песчинки, но и прохладу. Кажется, будто воздух наполнен ожиданием, хотя этим наполнен сам город.
Внимание Любомира Грабовски привлекает музыка, доносящаяся из старого разбитого дома, который торчит посреди аккуратной улочки, словно гнилой зуб посреди здоровых. Кажется, что в том доме репетирует дуэт или трио, но, подойдя ближе, детектив видит, что все звуки издаёт один инструмент.
