Воображение моё разыгралось – видимо, то была компенсация за отсутствие спиртного.
– Ну и что ты скажешь на это? – спросила Легба.
Прошло уже минуты две с тех пор, как она закончила рассказ, а я всё молчал, переваривая услышанное.
– А почему я что-то должен говорить?
– Дерьмо, Грабовски. Почему обязательно надо быть таким колючим? Почему все мужики после того, как переспали с женщиной, начинают вести себя либо как сопливые слюнтяи, либо всеми силами стараются её оттолкнуть, чтобы она что-нибудь не подумала? Ты должен говорить, потому что я тебе рассказала кое-что важное. Ну и ещё потому, что в твоей тарелке пусто, так что тебе больше не удастся скрыться за невнятным бормотанием под равномерное движение челюстей.
Оставалось лишь горько усмехнуться – Легба понимала меня лучше, чем я сам.
– Допустим, всё это правда, – сказал я. – Ты кругом права, ничего не приукрасила и всё такое. В таком случае есть два неприятных вопроса. Первый – почему ты вообще мне всё это рассказала?
– Может быть, ты мне нравишься? И после того, что у нас было, я чувствую себя обязанной?
– Нет, – я покачал головой. – Кто угодно, но только не ты.
– Ладно, Грабовски. Твоя правда, – она улыбнулась, откинулась на спинку стула и даже не сделала вид, что обиделась. – Можешь считать это маленькой местью. Или конкуренцией. Барон мне слегка мешает, как ты понимаешь, вот я и стравливаю вас между собой. Сойдёт за объяснение?
Это действительно «сходило». И хотя Легба озвучила только часть правды, для начала меня устроило и это.
– Ну и второй вопрос, – я чуть отодвинулся, давая официантке убрать пустую посуду. На Легбу девушка старалась не смотреть и так торопилась, что даже не спросила у меня, буду ли я что-то ещё. – Второй вопрос звучит так: что был у вас за договор с бароном, который он хотел подтвердить?
– Тоже ничего такого, о чём бы ты не догадался сам. Мы договорились поделить Медину. Ещё давно, когда был жив Рабби. Поделить на три части и не шалить на чужой территории. Ну и заодно убедили Дока в том, что он должен нам помочь. Сыграли на его профессиональном интересе. Просто задали вопрос: А можно ли так разделить Медину, чтобы внутри образовалась своя собственная. Три маленьких города вместо одного. Как ты понимаешь, Док нашёл ответ, но слишком поздно для себя. Впрочем, барон повышает ставки и предлагает мне уже половину города.
– Вот только у него нет чёрного песка, чтобы огородить территорию.
– У меня тоже, – Легба улыбнулась ласково, как улыбаются смышлёным детям, когда они говорят именно то, что от них хотят услышать. – Но ведь если всё пойдёт хорошо, то ничего огораживать и не придётся, разве нет?
Мы помолчали какое-то время. Странно, но шум бара больше не мешал. Какое-то волшебство или получилось отгородиться от происходящего, сосредоточившись на разговоре. Молчание между тем становилось всё тягостней. Я размышлял, стоит ли просто попрощаться или надо сказать ещё что-нибудь. Вспомнив, с кем я разговариваю, из губ сам собой вырвался вопрос, который я уже сегодня задавал.
– Что ты знаешь о людях с жёлтыми глазами?
На лице Легбы мелькнула странная смесь эмоций. Она вообще хорошо их контролировала, но глаза слегка расширились, а губы распахнулись, обнажив кончики зубов, по которым скользнул язык.
– Только то, что они не-люди, Грабовски.
После этих слов Легба ещё раз улыбнулась – мило и приветливо, как никогда раньше. Она встала из-за стола и ушла, не попрощавшись и не обернувшись. Пузырь тишины ещё какое-то время окружал меня, а затем лопнул, разом окатив звуками, царящими в баре.
Мне стоило удивиться поспешности, с которой ушла Легба. Возможно, следовало обратить внимание на столь короткий ответ и отсутствие заинтересованности. Ещё вернее – не стоило задавать этот вопрос.
Но кто из нас может сказать, что всегда поступает правильно?
* * *
Я вышел из «Запаха мамбо» сытый и наполненный сомнениями по самое горло. Верно ли я сделал, что туда пришёл? Стоило ли выслушивать и принимать на веру то, что говорила Легба? Стоило ли спрашивать её про жёлтые глаза? Стоило ли вообще что-то делать?
Я запутался и не находил ответов ни на один вопрос. События неслись вскачь, а мне недоставало времени, чтобы отделить одно от другого и сделать какие-либо выводы. Из одной крайности я упал в другую: вместо действий без размышлений, одни размышления без действий. А те поступки, что я совершал, оказывались необдуманными.
И, что хуже всего, я понимал – возврат к выпивке не решит проблем и не даст ответов. Пока я буду в беспамятстве, их накопится ещё больше. И что тогда? Снова напиваться? Получался какой-то замкнутый круг, из которого мне не виделось выхода.
Собственно, этот круг и был моей жизнью. Пони бегало по кругу, выдохлось и отошло в сторону пожевать травку. И ничего в голову дельного не приходило, ведь пони только и привыкло, что бегать по этому долбанному кругу.
Я не мог ни на кого положиться. Шустеру я перестал доверять, Легбе не доверял никогда. Ни с кем из ребят в управлении так и не сошёлся близко. Мерка отпугнула от меня его мать, хотя чем бы мне мог помочь мальчишка – я совершенно не представлял. Оставался, правда, Канга, но его мотивы и поведение также лежали за гранью моего понимания.
– Да катись оно! – крик разлетелся по улице, но было слишком мало тех, чьё внимание он мог привлечь. И даже они не соизволили обернуться.
Я второй раз за день дал волю ногам – без особой надежды, просто от безысходности.
Шёл, шаркая и загребая песок. Смотрел на звёзды, нависшие над головой, а не под ноги. Не слышал ничего, кроме шума ветра, редких вскриков и шуршания гусениц вездеходов. Ночной город, идиллия – кому-нибудь это всё показалось бы именно таким, я же просто мечтал о спокойствии.
Гостиница, в которой раньше жил Рабби, выросла передо мной тёмной громадой. Свет не горел нигде, кроме первого этажа. Старые доски скрипели от порывов ветра.
– И что? – спросил я, посмотрев на собственные ноги. Они не ответили, хотя на миг мелькнула надежда, что прозвучит хоть какое-то объяснение.
Но поскольку сегодня был день странных поступков (уже почти неделя странных поступков, не стоило себя обманывать) я зашёл внутрь, потоптался на пороге, стряхивая с плаща песчинки, а затем прошёл в фойе.
Китаянка, которую я принимал за уборщицу и которая оказалась владелицей гостиницы, сидела за конторкой и, по-птичьи склонив голову, смотрел на меня.
– Доброй ночи, – голос был хриплый, и мне пришлось откашляться, чтобы повторить фразу.
Женщина моргнула, но промолчала. Я засомневался, что она меня услышала.
Осматриваясь по сторонам, я не заметил никаких перемен в обстановке. Всё по-прежнему выглядело обветшало, но крепко. Собственно говоря, так выглядела вся Медина.
