В такой позе они засыпают и в ней же просыпаются. Казалось бы, больше на сей счет и сказать нечего, поскольку все любовники одинаковы и интересны только самим себе, но в данном случае вот что примечательно: Анжелика Нил никогда прежде не испытывала ничего подобного.
А если и испытывала, то давно забыла.
Она, зарабатывающая на жизнь тем, что дает вот так себя трогать, вот так на себя смотреть, и почти всегда получающая удовольствие от телесной близости, допрежь и не ведала, какое это счастье на самом деле. Сейчас у нее ощущение, будто вся она состоит из тягучего клейкого меда – или из магнитов, или из сухого хвороста, готового вспыхнуть от первой же искры, – и она потрясена, ошеломлена так, словно с ней такое впервые. Позже она прошепчет, что никогда больше не возжелает другого мужчину: столь силен любовный наркотик, который, оседая росой на веках, делает прошлое несущественным, будущее – определенным, а настоящее – блаженным.
Анжелика и Джордж (теперь просто Анжелика и Джордж друг для друга, ибо за ночь они покончили с церемониями) остаются в постели до полудня. Они слышат в отдалении веселый щебет девушек, выезжающих в экипаже на прогулку; слышат беготню служанок, которые снуют по коридору за стеной, наводя везде порядок после вчерашнего. Какая-то настойчивая собачонка скулит и скребется у них под дверью, когда они занимаются любовью в первый раз. Потом оба немного дремлют, прежде чем снова сплестись телами. Их уединение лишь единожды нарушает служанка, которая приносит горячий шоколад с булочками и торопливо удаляется.
– Пора уходить отсюда, – шепчет Анжелика, лежа лицом к лицу с ним и водя кончиками пальцев по его ладони.
– Не гони меня, а? – просит Джордж.
– И в мыслях нет. Просто не хочу, чтобы Мамаша Чаппел следила за мной. – С минуту оба молчат. Потом Анжелика спрашивает: – Какие у тебя планы? – Их пальцы тесно переплетаются.
– В ближайшие два дня – никаких, которые нельзя было бы отменить.
Она радостно оживляется:
– И у меня никаких. Поехали ко мне.
Джордж привлекает Анжелику к себе, его ладонь уютно ложится ей на поясницу, да и вообще все части его тела как влитые вписываются в изгибы ее тела. – Давай побудем здесь сколько возможно. Ни на миг не хочу от тебя отрываться.
– У меня свои комнаты, – говорит Анжелика. – Там нас никто не побеспокоит.
– Еще немного, – просит он. – Ну хоть чуть-чуть.
Когда они наконец встают и одеваются, время уже к вечеру: солнце ушло за крыши и двор погрузился в тень. Анжелика и Джордж выходят в город с таким чувством, будто очень, очень давно там не были; все вокруг кажется незнакомым и не имеющим никакого отношения к ним двоим. Они берут наемный экипаж и всю дорогу обнимаются, целуются и перешептываются, наблюдая, как за окнами проплывает новый, неведомый мир.
Глава 19
Меньше чем через два часа после отправки письма в «Королевскую обитель», уже находясь на бирже, мистер Хэнкок оборачивается на оклик по имени и видит одного из статных лакеев миссис Чаппел, быстро шагающего к нему сквозь толпу. Его ливрея сверкает голубизной, что девственное зимнее утро. Парик белоснежный, как крылья ангела. Лицо темное и гладкое.
– Мистер Хэнкок, – повторяет он, – сэр.
Толпа перед ним расступается. Этот человек – которого зовут Симеон Стенли, – не только единственный чернокожий в помещении, но и наверняка самый опрятный среди присутствующих. Самое необычное в нем – это запах. От него пахнет крахмалом. А также лавандовой водой, талловым мылом, влажной шерстью (поскольку туман осел росой на лоснящихся плечах плаща) и совсем чуть-чуть недорогим одеколоном. Но чем от него не пахнет, вообще нисколько, так это собственным мужским телом. Он благоухает такой невероятной чистотой и свежестью, будто прямо сейчас сошел с небес: ни слабейшего запаха подмышек, ни намека на луковый душок изо рта, ни малейшего признака, что он проделал спешный путь по улицам. Его непорочно голубые бриджи не иначе только что с иголочки, ведь мужские штаны быстро принимают поношенный вид из-за натертых, потных укромностей своих владельцев. Пускай Симеон Стенли и выглядит как человек из плоти и крови, но вот пахнет он так, словно весь – от жестко накрахмаленного галстука до кончиков чулок – сделан из новехонького ситца, туго набитого свежайшим пухом.
– Меня прислала миссис Чаппел, – говорит Стенли.
– Значит, она получила мое письмо?
– Да, и премного им обеспокоена. Она просит объяснить, почему вы передумали.
Мистер Хэнкок лихорадочно соображает, что ответить.
– Ну, вы же сами знаете природу вашего заведения.
– Безусловно, и я горжусь, что служу в нем, – отвечает Симеон. – Миссис Чаппел пользуется благосклонностью людей, которые…
– Ну да, которые много выше меня, – перебивает мистер Хэнкок. – Меня и вас. Я слышал это тыщу раз, но теперь не верю, что они действительно выше. Я ничем не хуже всех тех особ, которых вчера улицезрел в самых омерзительных, самых низменных позах.
Мистер Стенли упорно гнет свою линию:
– Может, вы считаете, что вас ввели в заблуждение? Моей госпоже было бы крайне огорчительно так думать. Если мы можем что-нибудь сделать… Что нужно сделать, чтобы исправить положение, мистер Хэнкок? Чего вы желаете?
– Ничего. Просто верните мне мою русалку.
Чернокожий мужчина выразительно возводит глаза горе.
– Миссис Чаппел единственно хочет, чтобы вы были довольны.
– Это легко устроить, – отвечает мистер Хэнкок. – А теперь оставьте меня, я человек занятой.
Симеон откашливается. Он не то чтобы крепко сложен, но очень высокий и теперь выпрямляется во весь рост, расправляя плечи. Он сжимает пальцы одной руки в кулак (костяшки у него мозолистые, все в шрамах, что никак не гармонирует с общей изысканностью облика) и вкладывает его в розовую ладонь другой руки. Потом легонько постукивает кулаком по ладони.
– Моя госпожа просит вас вспомнить о заключенной между вами договоренности, – спокойно произносит Симеон. – Согласно контракту, вами обоими подписанному, она берет у вас русалку на неделю и добросовестно выплачивает вам триста гиней.
– Не пытайтесь меня запугивать, – говорит мистер Хэнкок, глядя на сжатый кулак Симеона. – Я честный коммерсант и не имею дела с вышибалами.
Симеон заметно уязвлен.
– Вы назвали меня вышибалой, сэр?
– А как еще мне вас называть? Вы состоите на службе у содержательницы борделя, и в ваши обязанности входит вышвыривать за порог неугодных клиентов. Если вам известно более точное слово – прошу вас, мне бы очень хотелось его знать.
– Я профессионал, – угрюмо изрекает Симеон. – Ни в чем не уступаю любому из лакеев, служащих в лучших лондонских домах.
– Прекрасно. В таком случае оставьте всякие попытки угрожать мне. Я не имею обыкновения нарушать договоренности, но сейчас у меня нет другого выбора, вам так не кажется? Иногда, чтобы сохранить доброе имя, лучше нарушить соглашение, чем соблюсти.
