Моряк в паре с мулаткой первым расстегивает ремень на штанах, и остальные семеро тотчас делают то же самое в быстрой хореографической последовательности.
– Кажется, они не намерены останавливаться, – говорит мистер Хэнкок.
Анжелика наблюдает за происходящим внимательно и критически – словно она в театре на новой пьесе.
– Останавливаться? – переспрашивает она. – Нет, конечно. Они еще только начали.
По всему залу, примерно на уровне пояса, происходит суетливое движение. Мужчины, в расстегнутых на волосатых животах сорочках, удовлетворяют себя без всякого смущения, как будто наедине с самими собой. Теперь мистер Хэнкок знает, какие именно ласки предпочитает каждый из одиннадцати членов парламента. Одни остаются на месте и плотоядно глазеют, другие уже переместились на кушетки и торопливо распускают шнурки на платьях своих дам – белые одеяния стекают с тел, точно морская пена, и прекрасные нимфы лестью и искусными ласками разжигают возбуждение в своих слабосильных пожилых любовниках.
Моряки разом спускают штаны. Их бушприты воинственно вскинуты.
– Всем зачехлиться! – гремит миссис Чаппел. – Если вы не купили защитное средство по пути сюда, то приобретите сейчас. Если я замечу, что кто-либо из мужчин ринулся в наступление без брони, будьте уверены, он больше не совершит здесь ни одной боевой вылазки.
В зал быстро входит живописно задрапированная в шелк служанка с большой мраморной чашей молока, в котором кондомы вымачиваются до совершенной мягкости. Миссис Чаппел выуживает один, хорошенько встряхивает и поднимает над головой, показывая толпе.
– Никаких отговорок!
Моряки хватают русалок за бедра, почтенные джентльмены в первом ряду обнажают свои детородные члены, и мистер Хэнкок, спотыкаясь, бросается к дверям. Он пробирается сквозь толпу распаленных похотью мужчин, похожих на гнусных павианов, стараясь не смотреть на них и еще больше стараясь к ним не прикасаться: он заслоняет лицо руками и яростно работает локтями, прокладывая себе путь.
Анжелика устремляется за ним.
– Куда вы? – спрашивает она, настигнув мистера Хэнкока на лестничной площадке.
Он хватает ртом воздух, как ныряльщик, всплывший на поверхность.
– Я ухожу.
– Разве вы не?.. – Анжелика кладет ладонь ему на руку. – Почему бы вам не остаться? – Сейчас она вся мед и сахар. – Если это вам не по вкусу, мы можем удалиться. Здесь наверху отдельные комнаты.
– Нет. Нет, нет.
Теперь она не возбуждает в нем ни малейшего желания. Все в ней кажется порочным – ее красота слишком броская, слишком назойливая, всем напоказ. В этой женщине нет никакой тайны, ничего сокровенного: мистер Хэнкок ясно понимает, что она всего лишь игрушка для развлечения старых сластолюбцев, и ничего больше. Уголки ее губ печально опускаются, между бровями снова прорезывается тонкая морщинка, но мистеру Хэнкоку нет дела до этих ее мимических упражнений.
– Я совершил ошибку, – коротко произносит он.
– Не уходите, – просит Анжелика тонким, нежным голосом. – Пойдемте, посидите со мной немного.
– Здесь не место человеку моего склада.
– Пойдемте, выпьем по бокалу хорошего вина.
Пресекая дальнейшие уговоры, мистер Хэнкок выдергивает у нее свою руку и кидается вниз по ступенькам. Анжелика подступает к балюстраде и смотрит, как лакей подает ему шляпу и плащ. Потом перегибается через перила и зовет:
– Дорогой мой!
Но он даже не поднимает взгляд. Единственным ответом Анжелике служит частый стук шагов по мраморному полу: мистер Хэнкок стремительно пересекает холл и выходит за дверь.
Глава 15
Вполне возможно, Анжелика искренне верит в то, что сказала мистеру Хэнкоку: мол, она по-настоящему счастлива только в мужских объятиях. Однако от того, что она верит, это не становится правдой. Она нередко вынуждена терпеть соития, которые ей совершенно не по нраву: слишком короткие или слишком долгие, слишком грубые или слишком робкие, противоестественные или невыносимо скучные. Она доставляла удовольствие мужчинам, от которых воняло давно немытым телом, тяжелым алкогольным перегаром, кислым подмышечным потом или галлонами прогорклого одеколона. Она позволяла клиентам извергаться себе на грудь, на живот, на ляжки, на волосы, на поясницу, на простыни, а также практически в любое естественное отверстие своего тела, куда они пожелают. Она надевала адмиральскую треуголку, изображала невинную школьницу, в дезабилье сбегала по черной лестнице в поисках какого-нибудь хлыста, веника или выбивалки для ковров, когда от нее требовалась особенная агрессивность. Она имела дело с извращенцами, которые – при отсутствии всякого умения – гордились своей способностью часами кряду обрабатывать ее интимное место губами, языком (и – спаси боже! – зубами), и сама она прикладывалась ртом к таким частям мужских тел, к которым никогда не притронулась бы по собственной воле.
Одним словом, ее опыт плотских сношений нельзя назвать сплошным наслаждением. Но заметьте, какое бы разочарование, скуку или страх она ни испытывала во время соитий, все это с лихвой искупается удовольствиями, сопутствующими ее ремеслу. Проституция полностью удовлетворяет очень и очень многие потребности Анжелики: ей нравится жить в тесном соседстве с другими женщинами и делиться с ними своими секретами; она любит петь, танцевать и выпивать; любит, чтобы ее баловали и чтобы на нее смотрели с восхищением.
А больше всего ей нравится быть желанной.
Анжелике лестно видеть, как мужчины тупеют, зачарованно на нее глядя, как млеют, размякают и лишаются ясного соображения. На самом деле это ее раззадоривает. Сознавать, что ее глаза, тело и повадки сводят мужчин с ума; ощущать влажность их ладоней, когда они стягивают перчатки, или замечать, как при ее приближении под бриджами у них непроизвольно подрагивает детородец; узнавать тайны закрытого мира торговли, в которой она искушена уж точно не меньше них, – все это вызывает в Анжелике сильнейшее возбуждение, и она умышленно распаляет в своих обожателях страсть до неистовства и ярости. Ей нравится, когда ее настойчиво преследуют, но она никогда не становится ничьей добычей, ибо только сама решает, отдаться или нет.
А потому сейчас Анжелика смущена и раздосадована. Такого с ней ни разу еще не случалось. Других планов на вечер у нее не было – ей же и в голову не приходило, что этот может расстроиться.
«Какой-то ничтожный торгаш! – с негодованием думает она, возвращаясь в большой зал, где оргия уже в разгаре. – Казалось бы, только пальцем помани – и он напрыгнет. Болван не знает, от чего отказался, и теперь никогда не узнает, поскольку ни при каких обстоятельствах больше не окажется со мной рядом».
Так, и что же ей делать дальше? Анжелика потеряла всякий интерес к происходящему, хотя в зале полно мужчин, с которыми можно попытать удачи: на протяжении последних трех лет она услаждала их взоры, скромно сидя в углу деревенской гостиной герцога, с простой прической и прикрытой кружевом грудью. А какой нормальный здоровый мужчина не вожделеет любовницу своего друга и какой предприимчивый человек не захочет заступить на освободившееся место ее покровителя? Сейчас самое время вновь воссиять яркой звездой: флиртовать, обольщать и оговаривать условия – ведь наверняка кто-то из мужчин, столь долго наблюдавших за ней, готов взять ее под свою опеку.
