– Я не выдержу, – шепчет она. – Мне не простоять столько времени, да еще прикованной к столбу.
Он печально кивает, зная, что это правда.
– Ну, стоять вам не обязательно. Вы можете лечь. Такое вам по силам? Просто пролежать три часа?
Она протяжно, прерывисто выдыхает:
– Даже помыслить тошно. Но да, я смогу.
– Вот настоящая сила духа. Вот настоящее достоинство.
Миссис Чаппел приговорена к стоянию у позорного столба на Чаринг-Кросс. Когда экипаж ползет по запруженной Своллоу-стрит, прохожие с любопытством таращатся. На самом деле уличное движение настолько медленное, что один мужчина довольно долго шагает вровень с каретой, не переходя на трусцу. Он угрюмо смотрит через окно на миссис Чаппел и шевелит губами, произнося какие-то слова, явно нелестные, судя по выражению его лица.
– Этого следовало ожидать, – говорит настоятельница. – Надо было ехать менее оживленными улицами.
– Я не думал, что вас кто-нибудь знает, – говорит мистер Тривитик и опускает штору.
– Вы же меня знаете – вот и они знают, – раздраженно отвечает миссис Чаппел. – Кроме того, при виде любой женщины, сопровождаемой к позорному столбу, они делают собственные заключения. Лицемеры! – восклицает она. – Кто обрекает своих родных дочерей на голод и нищету, или принуждает бедняжек к чудовищным бракам, или удовлетворяет с ними свою похоть противоестественнейшим образом? Разве я обращаюсь с ними хуже, чем они? Девушки, которые ко мне приходят – причем, заметьте, их нередко приводят сами родители, – в собственных своих домах подвергались гораздо более жестокому обращению, чем когда-либо подвергнутся в моем доме.
– Но не все же родители – плохие родители! Вы должны понимать их гнев…
Раздается глухой стук: кто-то ударил кулаком в окно, но не столько из нравственного гнева, сколько просто потому, что представилась удобная возможность.
– Эй! А ну прекратите! – кричит кучер. – Лошадей напугаете!
Слышатся извинения, которые постепенно стихают позади кареты, продолжающей свое движение. Миссис Чаппел испускает стон.
– В подобные минуты я остро ощущаю свой возраст, – говорит она. – Будь у меня деньги – завтра же ушла бы на покой.
Мистер Тривитик смеется:
– Полагаю, у вас достаточно денег, дорогая Бет!
– Достаточно на сегодня. Никто не может быть уверенным в завтрашнем дне – а мне приходится полагаться только на себя.
Улица становится шире, и карета проезжает под каменными глазами мертвого короля, вечно сидящего на своем коне. Внезапный грохот кулаков по кузову экипажа заставляет обоих подскочить на месте.
– Боже святый! Да как они смеют!
Мистер Тривитик чуть приподнимает штору и, глянув в щелку, тотчас опускает.
– Что там?
Он промокает платком лоб и еле слышно произносит:
– Народу полно собралось.
По городу разлетелась новость об аресте гнусной сводни, да-да, той самой жирной свиньи, которая в молодости сводила с ума половину Лондона и которая в своей порочной старости продает невинность приличных девушек, чтобы набить мошну. Вдобавок ко всему эта старая карга, давно непригодная ни к совокуплению, ни к деторождению, а следовательно, совершенно бесполезная для общества, имеет влияние на политиков (через самые возбудимые телесные части оных) и держит непотребное заведение, где бездельники-принцы спускают деньги, выплачиваемые на их содержание из кармана самого Джона Булля.
– И что же теперь делать?
– Ничего, мадам, ничего… Им скоро наскучит, я уверен.
– Ничем не объяснимое негодование, – бормочет миссис Чаппел. – Можно подумать, среди них нет ни одного мужчины, который бы хоть раз в жизни не платил за плотские услуги, и ни одной женщины, которая бы хоть раз не оказывала таковые за деньги.
Но толпа вокруг оглушительно ревет, и карета сотрясается под градом ударов и раскачивается так, что кажется, вот-вот перевернется. Мужчины колотят ладонями по оконным стеклам и хрипло орут: «Сука! Сука! Мы знаем, кто ты такая!»
– Почему мы стоим? – Миссис Чаппел подносит скованные руки к горлу и вцепляется в свою шаль.
– Они взяли нас в кольцо, – говорит мистер Тривитик. – Нам не стронуться с места. – Однако, поскольку он более отважен или менее разумен, чем кажется, он открывает дверь со своей стороны, высовывается наружу и кричит:
– Господа! Господа, прошу вас! Я вижу, что вы рассержены!
– Отдайте нам женщину! – орет один мужчина.
– Отдайте нам сводню! Она должна получить по заслугам!
– Господа, я… я… я… Вы же видите: как раз сейчас над ней и свершается правосудие! Посторонитесь… посторонитесь! Дайте нам проехать!
Ответом ему служат громовый рев, свист и улюлюканье. Лица у мужчин багровые от ярости, а мужчины здесь собрались самые разные – не только беззубые, шелудивые нищие, но и ремесленники в приличных чистых рубахах, и достойные отцы с детьми на плечах, – и все они потрясают кулаками и вопят во все горло.
– Не надо нам такого правосудия! Штраф… пара часов у столба… что ей от этого сделается?
– Вы защищаете мерзавку!
– А кто защитит наших дочерей?
– Прошу вас! Уверяю…
– Хватит его слушать! – выкрикивает молодой человек, стоящий ближе других, и сильным толчком сбрасывает мистера Тривитика наземь. А затем толпа сгруживается у открытой двери кареты – многоголовая гидра с оскаленными желтозубыми ртами, рычащая, брызжущая слюной, хватающая миссис Чаппел сразу десятком рук.
В первое мгновение она даже не сдвигается с места, пригвожденная к нему собственным огромным весом, только платье на ней трещит и немного рвется по швам.
– Отпустите! – Она бьет мужчин по рукам. – Прочь от меня!
Но они тянут с такой силой, что настоятельница заваливается на сиденье на бок, а потом взбешенным людям уже не составляет труда схватить ее за все, за что только можно, – за локти, за плечи, за жесткие края корсета – и выволочь из кареты, невзирая на сопротивление.
Миссис Чаппел тотчас падает на колени и вляпывается ладонью в кучку теплого навоза, недавно оставленную здесь какой-то домашней скотиной. Она пытается встать, но не может наступить на опухшую ногу. Она страдальчески кривится, однако не издает ни звука. Ей кажется, будто в щиколотку вонзен острый нож, а в сустав большого пальца вбит гвоздь. Десятки рук вцепляются в нее со всех сторон, дергают, пихают, щиплют.
– К столбу эту жирную тварь! – вопит кто-то, и только с грубой помощью мужчин миссис Чаппел наконец поднимается на ноги и тяжело ковыляет, ошалело крутя головой, похожая на плененного медведя.
– Пошевеливайся! – Кто-то отвешивает ей подзатыльник. – Живее давай!
Но ее толстущие ляжки трутся одна о другую, затрудняя шаг; ее легкие нестерпимо горят, и она задыхается. Еще кто-то залепляет ей оплеуху, и парик слетает с нее под радостный вой толпы. Сквозь жидкие седые волосы старухи просвечивает череп.
