Ева шла по улицам. Она не торопилась в пансион и двинулась окружными путями. И вдруг ей показалось, что к ней подбежал Давид. Он был вне себя и набросился на нее: «В случае сомнения решать в пользу подсудимого? У меня нет слов! Аптекарь, к примеру, его участие в селекции на платформе, то, как он распоряжался отравляющими газами, – это доказано десятками свидетелей! И он виновен только в пособничестве? Подсудимый номер восемнадцать и медбрат – они собственноручно стреляли жертвам в затылок, или те, кто пускал газ в камеры. Это все только пособники?»
Еве захотелось крепко взять голову Давида, посмотреть в его разные глаза и сказать: «По крайней мере, подсудимый номер четыре получил пожизненное». Но тот не собирался успокаиваться. «Расстрелы и умерщвление в газовых камерах тысяч беззащитных жертв караются четырьмя-пятью годами?» Ева кивнула. «Ты прав, Давид, вы должны подать апелляцию». Но Давид исчез. Ева в одиночестве пошла дальше. Она испытывала разочарование и пустоту.
* * *
Вечером сникший Вальтер Шоорман сидел в кресле гостиной своего особняка и тупо смотрел в телевизор. В позднем выпуске новостей сообщали о приговоре. В соседней комнате фрау Тройтхардт убирала со стола, насвистывая шлягер «Ты не одна». Диктор зачитывал приговоры: шесть пожизненных заключений в каторжной тюрьме, в том числе так называемому чудовищу, по имени которого был назван один пыточный инструмент. Главный подсудимый, заместитель коменданта, приговорен к четырнадцати годам. За пособничество убийствам. Трое подсудимых за недостатком доказательств оправданы. Приговор, как сообщил диктор, вызвал всеобщее возмущение.
Пришел домой Юрген. Фрау Тройтхардт поспешила в прихожую и взяла его пальто и портфель. Что господин Шоорман желает на ужин? Но Юрген отмахнулся – поел в столовой. Он подошел к отцу и положил ему на колени каталог. На обложке женщина застилала надувавшееся парусами белье. Перед кроватью ребенок играл с куклой.
– Наш специальный каталог по белью. Только что из типографии. И с ребенком на обложке.
Вальтер Шоорман машинально начал листать страницы, не глядя на то, что на них изображено. Юрген подошел к телевизору и выключил его, добавив:
– Тираж у нас сейчас сто тысяч.
– У меня сегодня все болит, – ответил отец.
Он потер обеими руками грудь, плечи и, поморщившись, начал вырывать страницы из каталога, комкать их и тереть себе туловище, как будто хотел снять грязь. Или кровь. Юрген подошел к нему и отобрал каталог.
– Прости. Хочешь обезболивающее?
Вальтер Шоорман посмотрел на сына:
– Почему больше не приходит та молодая женщина?
– Ты задаешь мне этот вопрос по сотне раз на дню, – раздраженно ответил Юрген.
– Почему она больше не приходит?
– Она расторгла нашу помолвку, папа!
– Почему?
– Потому что ей здесь воняет хлоркой!
– Это правда.
Выходя из комнаты, Юрген столкнулся в дверях с Бригиттой, которая надела новый модный халат и накрутила из полотенца чалму. Наверно, плавала.
– И моя жена тоже воняет хлоркой, – сказал Вальтер Шоорман.
Бригитта подошла к мужу и погладила его по голове.
– У тебя очередной славный денек?
– Я хочу таблетку.
Бригитта внимательно посмотрела на него.
– Сейчас принесу.
* * *
В тот же день доктор Кюсснер показывал Аннегрете их новый дом. Они обходили пустые комнаты особняка в стиле модерн. С потолков свисали голые лампочки. Шаги гулко отдавались эхом, сад за окнами погрузился во мрак. Аннегрета сказала, что у них почти нет мебели. Как же они обставят помещения? И она предложила второй этаж оставить пустым. Кюсснер согласился. Педиатрическая практика в передней части дома была обставлена белой металлической мебелью. Сильно пахло камфарой и резиной. Аннегрета заявила, что на ее вкус у помещений слишком больничный вид. Стены надо сделать цветными.
– Все, что тебе угодно, – опять согласился доктор Кюсснер.
Он был счастлив. Несколько дней назад он зашел в сестринскую попрощаться. А потом не смог выпустить руки Аннегреты и в присутствии сестры Хайде спросил, поедет ли она с ним. Об «огрехах Аннегреты», как он называл их втайне про себя, доктор больше не заговаривал. И оба знали: они больше никогда не будут об этом говорить. В следующем году они поженятся. Аннегрета останется толстой. Хартмут будет вечно ее любить. Она забеременеет и после тридцати с опасностью для жизни родит мальчика. Этого мальчика родители будут то баловать, то запускать. В подростковом возрасте он выкрасит волосы в зеленый цвет и однажды ночью с друзьями разорит теннисный клуб, в котором его отец будет состоять активным членом, а мать пассивным. Ребята мотыгами вскопают площадки, разгромят ограждения и подожгут сетки. Против мещанства!
* * *
«Дорогая Ева, я хочу кое-что рассказать тебе о себе, так как ты вообще-то меня не знаешь…» Дальше не получалось. Юрген уже не помнил, сколько раз он начинал это письмо. И ни разу ему не удалось продвинуться дальше первых фраз. Он скомкал лист бумаги и бросил его в мусорную корзину. Скоро полночь. Юрген сидел в своей комнате за письменным столом. Он тоже по дороге домой по радио в машине слышал приговор. И мог себе представить, каково сейчас Еве. Он хотел ей написать. Взял чистый лист бумаги. «Дорогая Ева, я слышал по радио приговор и…» В дверь постучали. Заглянула Бригитта.
– Юрген, я не могу отвести его в постель.
Юрген встал и прошел за Бригиттой в тускло освещенную гостиную, где Вальтер Шоорман по-прежнему сидел в кресле и не сводил глаз с экрана выключенного телевизора. Вид у него был как у потасканной куклы.
– Давай, папа, уже поздно.
Юрген хотел помочь отцу подняться. Но тот крепко вцепился обеими руками в подлокотники кресла. Бригитта попыталась разжать ему пальцы, Юрген сзади подхватил отца под мышки, чтобы поднять его с кресла.
– На счет три, – тихо сказал он и принялся считать.
На счет три Бригитта потянула Вальтера Шоормана за руки. Юрген приподнял его. Но тут старик жалко вскричал, как будто ему стало очень больно. Оба отпустили его, и он опять упал в кресло.
– Что с ним такое? – спросил Юрген Бригитту через голову отца.
Та беспомощно покачала головой.
– Папа, у тебя где-то болит?
– От меня вы ничего не узнаете! – сказал Вальтер Шоорман.
Бригитта посмотрела на Юргена.
– Я дала ему уже две таблетки. Не знаю. Просто не знаю, – повторила она. Потом закрыла лицо рукой и с силой выдохнула: – Я больше не могу, Юрген.
– Иди спать. Я посижу с ним.
Бригитта взяла себя в руки, кивнула, приняла свой коронный уверенный вид и вышла. Юрген посмотрел на отца, который не сводил глаз с широкого панорамного окна, подошел к этому окну и выглянул на улицу. Некоторые деревья в саду были поражены грибком, их нужно было валить. «Как будто у сада кариес», – подумал Юрген.
