– Но отсюда мне будет видно только стену.
– Такая традиция.
– Это для меня слишком глупо. Я пойду.
Сисси развернулась и направилась к выходу. Давид удержал ее за руку.
– Останься, тебе понравится. Потом накроют стол. Яичный торт с творогом. И творожный пирог.
Сисси остановилась.
– Творожный пирог?
Давид улыбнулся.
– Творожный пирог и десять заповедей. Это самое главное.
Сисси помедлила, но затем развернулась и с некоторой неохотой поднялась по лестнице. Давид прошел в молельный зал, который был ему уже хорошо знаком. Некоторые мужчины приветливо кивали ему. И тем не менее он чувствовал себя обманщиком.
Вместе с другими женщинами Сисси сверху, за стеной, слушала молитвы, песнопения и отрывки из Торы. Она следила за чужим языком. Хазан декламировал по-арамейски:
Бог приготовит трапезу праведным. Да будут приглашены благочестивые, которые слушают славословие этой песни, на эту совместную трапезу. Да будете вы сочтены достойными сидеть в этом праздничном зале, так как вы выслушали десять заповедей, произнесенных в величии.
Мелодия напоминала Сисси песенку ребенка, который, заигравшись, напевает себе что-то под нос. Она не понимала слов, но десять заповедей знала хорошо. Каждую из них по отдельности она считала правильной. У Сисси были простые отношения с Богом: она Его оставила в покое, а Он ее. Она соблюдала почти все заповеди. Только родителей своих не могла почитать. Она их не знала.
* * *
– Ты хочешь развестись?
Аннегрета чуть не поперхнулась тортом с безе. Она с доктором Кюсснером сидела в битком набитом пивном ресторане «Хаусберг Шенке» за городом. Они приехали на машине Кюсснера, так как Аннегрета и слышать не хотела о том, чтобы в свободное время пройти на шаг больше необходимого. На столе стояли кофейные чашки, кофейник и две тарелки с тортом, хотя доктор к сладкому относился прохладно. За соседними столами хныкали и чавкали дети, ворковали парочки, плавились от жары и жажды туристы. Кипела воскресная жизнь, а Аннегрета как окаменела. Кюсснер внимательно посмотрел на нее и сказал:
– Я уже несколько раз говорил с Ингрид. Мне кажется, она начинает свыкаться с этой мыслью. Она с детьми останется в нашем доме. Ты знаешь, я никогда не любил этот ужасный город. И он становится все ужаснее. У меня есть возможность взять практику в Висбадене. Чудесный старый дом в стиле модерн с большим садом. Приличный район, цивилизованные жители. Славные дети, доброжелательные родители. Я хочу жить и работать там вместе с тобой.
Аннегрета дожевала, проглотила, отложила вилку и встала.
– Прости, я ненадолго отлучусь.
Она прошла между столами и стульями в сумрачный зал, где сидели только пожилые гости, бежавшие от солнца. Указатель «К туалету» вел по непроветриваемому коридору через маленький дворик и по длинной лестнице в подвал. В туалете было три кабинки, одна из которых, по счастью, оказалась свободна. Аннегрета зашла и подняла крышку унитаза. Короткий спазм, и ее вырвало недожеванным безе и сливками. Она дернула цепочку, зашумела вода, но безе все плавало наверху. Аннегрета еще раз дернула за цепочку. Однако белые крошки болтались в воде, как миниатюрные айсберги. Из соседней кабинки вышла женщина.
– Я могу вам помочь?
– Нет, спасибо.
Посмотревшись в грязное зеркало, Аннегрета вытерла рот носовым платком, достала из сумочки слишком яркую оранжевую помаду, обвела губы и принялась начесывать волосы. Она долго ковырялась ручкой расчески в волосах. Наконец опустила руку.
* * *
Оставшийся наверху Хартмут Кюсснер ни о чем не сожалел. Он боялся этого разговора чуть ли не больше, чем объяснения с женой. А вдруг, когда он нарисует Аннегрете их совместное будущее, у него возникнет чувство, что этого не нужно было делать? Но вышло иначе. Наоборот. Когда вернулась Аннегрета – яркая помада, белые волосы, имевшие еще более ватный вид, чем обычно, толстая, воинственная в своем весеннем платье с крупными цветами и при этом с таким испуганным, неуверенным взглядом, – он понял, что любит ее. Что хочет заботиться о ней, ухаживать за ней до конца своих дней. Аннегрета села и тут же опять начала есть торт. Набив рот, она сказала:
– Прости. Ты совершил ошибку, Хартмут. Я никуда с тобой не поеду.
– Висбаден, район Бирштадт.
– Не имеет значения. И жить с тобой я не буду. Я никогда этого от тебя не скрывала. У нас просто роман.
– Да, ты всегда это говорила. Но мне все равно.
Аннегрета подняла взгляд и невольно улыбнулась этому незаметному, выглаженному человеку с лысиной на макушке, который проявил такую неожиданную силу. Она отложила вилку.
– У меня есть семья.
– В которой ты состаришься старой девой?
– Ну да, старой девой. – Аннегрета иронично скривила рот и сказала: – Я говорю «нет». И что вы теперь намерены делать, господин доктор Кюсснер? Похитить меня и запереть в подвале этого потрясающего дома в стиле модерн в районе Бирштадт города Висбаден?
Доктор Кюсснер достал из нагрудного кармана солнечные очки, которые Аннегрета еще не видела, и нацепил их на нос.
– Может быть.
Аннегрета засмеялась, но вышло фальшиво.
* * *
Обратный полет с острова был, как потом выразилась Бригитта, «жуткий». Они сразу поднялись в темные облака, так как пилот сначала решил, что это интересная задача, затем летели сквозь сильный дождь, превратившийся в грозу. Маленький самолет трясся так, что даже Юрген время от времени незаметно вцеплялся в кресло. Кроме того, на Вальтера Шоормана не подействовали утренние успокоительные таблетки, что, однако, выяснилось только в воздухе. Он боялся погибнуть, правда, к счастью, не бузил, но безостановочно говорил. Понять можно было только обрывки фраз и отдельные слова, но смысл ясен: коммунизм – единственная гуманная, прочная форма организации общества. Ева слушала и тряслась вместе с самолетом. Она единственная не боялась. У нее будто отмерли все чувства.
* * *
Открывая дверь в квартиру над «Немецким домом», она подсознательно ждала, что к ней выбежит Пурцель. Но из кухни вышла только Эдит. Она сняла с дочери мокрое пальто и поздоровалась вопросом:
– Что за погоду ты привезла?
Обычно эту расхожую фразу Эдит Брунс обращала только к чужим. Она не стала дожидаться ответа, а сразу сообщила, что накануне Штефан выкопал Пурцеля. Отец, вышедший из гостиной с сонным видом, добавил, что Штефану не хватало двух лучших солдатиков, чтобы держать армию «в боевой готовности» ввиду предстоящих сражений с лучшим другом Томасом Прайсгау. Перед похоронами Пурцеля Штефан об этом не подумал.
Сам Штефан делал уроки за кухонным столом. Он обнял Еву и стал обстоятельно рассказывать о новом состоянии Пурцеля, об исчезнувших глазах и «зверском» запахе. На этом месте Штефан зажал нос.
