Ева надела темно-синюю, нечувствительную к брызгам пива робу и, встав за тяжелую стойку, принялась наливать из крана пильзенское и лимонад. Она привычно открывала блестящие краны, мыла, полоскала и вытирала стаканы. Улыбалась гостям, перебрасывалась репликами о пожаре в доме напротив, который мог стоить жизни четырнадцати людям, в том числе пятерым детям. Подумать только! Если бы ее отец не проявил такую отчаянную храбрость… и так далее. Ева слушала вполуха, то и дело поглядывая на часы. Минуты до закрытия текли медленно, как смола. Ей хотелось остаться одной, подумать. О говорящем ей что-то мужчине в белом халате. О детском рисунке. Она хотела записать в синюю тетрадку то, что Анна Мазур рассказала о своей сестре, чтобы больше об этом не думать.
К ней подошла Эдит. Как всегда к этому часу, лицо ее пылало. Когда она с размаху поставила на стойку круглый поднос, качнулись серьги. Ева убрала использованные стаканы и поставила полные. Она думала о боли, которую испытывала каждые четыре недели в нижней части живота. Эдит, до того как ее год назад прооперировали, вообще каждый месяц на один день удалялась в затемненную спальню. Скорчившись, лежала на кровати, прижав к животу грелку, и скулила; ее тошнило в металлическое ведро. Эдит мучилась, несмотря на обезболивающие средства. Никакие врачи не вводили ей в матку жидкость, которую намешали химики. Жидкость, которая постепенно затвердела бы в ней, как бетон. Ева, не глядя на мать, сжала губы. Эдит пристально посмотрела на нее.
– У вас с Юргеном все в порядке?
Ева неопределенно кивнула.
– Они пригласили меня на Троицу на свой остров. На четыре дня.
– А вы наконец условились насчет дня свадьбы?
Ева пожала плечами и повернулась к двери, из которой вышел отец. Лицо у него было красное, он чуть согнулся от боли. Людвиг подошел к одному столу, за которым сидела большая оживленная компания. Штраухи были постоянными посетителями. Ева смотрела, как отец пожал руку дочери Штраухов, что-то сказал и все рассмеялись. Девушка покраснела. Может быть, семейство праздновало ее день рождения – двадцать первый. Эдит сняла со стойки полный поднос.
– Не переживай, дорогая, никуда он уже не денется. Ты понравилась его отцу.
И, подойдя с подносом к столу Штраухов, она расставила стаканы и тоже что-то сказала, возможно, иронично прокомментировала замечание мужа. Наверняка про то, как хлопотно иметь дома взрослую дочь. Опять все рассмеялись. Чокнулись. Опуская грязные стаканы в мойку, Ева почувствовала щекой струю прохладного воздуха. Новые гости, открыв входную дверь, вышли из-за темно-красной войлочной занавеси. Это был главный подсудимый с женой. Ева замерла. Вновь прибывшие стояли в дверях и осматривались в поисках свободного столика. В самом деле сегодня в зале было не так «тесным-тесно», по выражению ее отца, как в предыдущий раз, можно было выбрать. Фрау Витткопп, которая как раз убирала освободившийся стол у окна, подняла голову. Она узнала посетителей и подошла к ним с грязными тарелками в руках.
– Двое? Прошу, там свободно. Сейчас принесу меню.
Фрау Витткопп скрылась на кухне. Ева беспомощно наблюдала из-за стойки, как главный подсудимый провел жену к столу. Он помог ей снять пальто, она села на отодвинутый им стул, и он прошел к гардеробу слева от стойки, не обратив внимания на Еву. Она смотрела на острый профиль. Вот он взял плечики, сначала повесил пальто жены, потом свое. Вблизи он оказался старше, кожа сморщилась, как старый пергамент. Один из двух посетителей у стойки постучал по дереву, требуя пива, но Еву будто парализовало. Главный подсудимый вернулся к столику и сел напротив жены. Он сидел спиной к окну, ему был виден весь зал.
Родители Евы еще беседовали со Штраухами. Господин Штраух рассказывал длинную историю, они не могли отойти. Ни Людвиг, ни Эдит не заметили новых гостей. Фрау Витткопп вышла из кухни и подала им два темно-зеленых меню. Пока она бесстрастно рекомендовала блюда – «У нас сегодня свежие почки», – главный подсудимый вдруг поднял голову и посмотрел Еве прямо в глаза. Так же он однажды уже смотрел на нее в суде. Ей стало нехорошо. Захотелось отвернуться, исчезнуть, но тут Ева поняла, что он ее не узнал. В другой обстановке лицо было для него чужим. Ева с облегчением вздохнула и начала дрожащими руками разливать пиво, наклоняя и вращая стаканы, чтобы пена оказалась правильной высоты. Она делала все, как всегда, то, чему научилась уже в двенадцать лет и с чем справилась бы и во сне.
– Фройляйн, будьте добры, у вас есть винная карта?
Главный подсудимый обращался к ее матери, которая как раз отошла от Штраухов, потрепав по голове младшего члена семейства. Эдит направилась к столу у окна и подняла искусно доброжелательное лицо. Сейчас она объяснит, что всем их гостям вполне хватает пяти домашних вин. Но тут Ева увидела, как мать споткнулась и дальше двинулась, будто окоченев. Главный подсудимый и его жена тоже оцепенело смотрели на Эдит Брунс. Эдит остановилась у столика и без выражения сказала:
– Винной карты у нас нет. В меню вы найдете наши…
Тут человек с лицом хищной птицы с угрожающим видом встал во весь свой рост. Еве на мгновение показалось, что сейчас он отделится от пола, расправит крылья и улетит. Но произошло другое. Главный подсудимый надул щеки, выпятил губы и плюнул Эдит Брунс под ноги. Его жена тоже встала и, дрожа от возмущения или гнева, натянула перчатки. Ева услышала, как она прошипела:
– Мы уходим, немедленно. Роберт, немедленно!
Людвигу тем временем удалось отделаться от Штраухов, он двинулся в сторону кухни, но обратил внимание на троих странно замерших людей. Как собаки, которые следят друг за другом. Чем тише и неподвижнее, тем яростнее будет атака. Ева видела, как отец побелел. Никаких сомнений не могло быть в том, что он знал главного подсудимого и его жену.
Часть 3
Мальчик в форме, которая ему велика, спотыкаясь, бредет по бесконечному ковру. Оранжевое небо так низко, что он почти может до него дотянуться, но его взгляд направлен вниз. Ковер пучится и обвивается вокруг ног, мальчик выпутывается и неверным шагом идет дальше с ружьем на изготовку. Он не один. Рядом бегут другие дети, они тяжело дышат, падают, опять встают. Все с ружьями. Мальчик слышит гул, лязг, они приближаются. Он останавливается и всматривается в далекий горизонт. На фоне пылающего неба появляются черные очертания, они все ближе, ближе. Танки, мощные, слепые, бесконечной вереницей ползут по ковру на детей – сотни, тысячи танков. Мальчик кричит: «Назад!» Но дети, будто оглохнув, ослепнув, бегут дальше. Тут мальчик видит, как танк наезжает на первых двух детей и беззвучно их поглощает. Мальчик кричит громче: «Назад! Бегите же назад!» – и останавливает другого мальчика, который бежит мимо него прямо на танк. Тот поворачивается. Это Томас Прайсгау, его лучший друг. «Нужно назад, Томас!» Но Томас вырывается и бежит на танк. Его затягивают гусеницы. Щуплый мальчик в отчаянии плачет: «Нет! Нет!»
* * *
– Малыш, просыпайся, Штефан…
Штефан открыл глаза и заморгал. Кто-то встревоженно склонился над ним.
