– Это фройляйн Брунс, подруга твоего сына.
У Вальтера Шоормана был растерянный вид.
– Меня зовут Ева Брунс.
Старик посмотрел на нее будто слепыми глазами и повторил имя.
– У вас есть муж? Дети? Профессия?
– Я переводчица с польского языка.
Юрген посмотрел на Еву и, предупреждая, чуть покачал головой. Но Вальтер Шоорман вдруг кивнул и, наклонившись к ней, постучал указательным пальцем по столу:
– Разумеется. Я навел о вас справки. Вы переводите на процессе в доме культуры.
Ева, беспомощно посмотрев на Юргена, кивнула:
– Да.
– Что это за процесс? – поинтересовался Вальтер Шоорман.
Ева не поверила своим ушам. Неужели он правда не знает, в чем дело? Или хочет ее испытать? Юрген посмотрел на Еву многозначительным взглядом. И Бригитта улыбнулась ей едва заметной, умоляющей улыбкой. Ева попыталась взять небрежный тон:
– Ах, там обвиняют нескольких человек, военных преступников, которые совершали преступления в этом… в одном… в общем, в Польше. Это было давно и… – Ева осеклась на середине фразы. Она почувствовала, что не имеет права в таком легком тоне говорить о процессе.
Но по счастью, высохший старый человек уже вернулся к лимонному цыпленку, будто забыв свой вопрос. Скованные Ева и Юрген тоже продолжили есть.
– Да, война, это было ужасно, – сказала Бригитта. – Но давайте поговорим о чем-нибудь приятном. Дорогой, ты не думал о том, чтобы на пасхальные каникулы пригласить фройляйн Брунс на остров? – Она любезно обратилась к Еве: – Я думаю, это самое прекрасное время, все цветет и…
– От меня вы ничего не узнаете, ничего! – крикнул вдруг Вальтер Шоорман и встал со стула. – Бригитта, мне нужно в туалет.
Ева посмотрела на будущего свекра. В паху расплывалось темное пятно. Бригитта тоже встала.
– Пойдем, пойдем, Валли, все в порядке.
Бригитта обошла стол и вывела мужа из кабинета. Юрген бросил взгляд на шелковую обивку стула, на которой, кажется, следов не осталось. Ева сидела окаменевшая, беспомощная. Бесшумно появился старший официант.
– Можно убирать? – слегка поклонившись, спросил он.
Юрген дал знак рукой:
– Да, пожалуйста.
– Следующее блюдо подать чуть позже?
Юрген посмотрел на него.
– Принесите, пожалуйста, счет.
Старший официант заметно растерялся, но переспрашивать не стал. Вместо этого он кивнул и удалился. Ева попыталась поймать взгляд Юргена.
– Прости, но не могла же я лгать…
– Ева, это вовсе не твоя вина.
Они прошли в гардероб, где встретили у лифта Вальтера и Бригитту. Те были уже в пальто. Все четверо вошли в тесное зеркальное помещение, чтобы спуститься вниз.
– Вы тоже в гараже?
– Нет, мы стоим перед зданием, – ответила Бригитта.
Юрген нажал кнопки напротив цифры 1 и буквы П. Лифт дернулся, больше ничего не почувствовалось. На сей раз Ева смотрела не в зеркала, а на ковер. «Какой печальный конец». Тут Вальтер Шоорман обернулся к Еве:
– Я болен, фройляйн. Поэтому со мной такое бывает.
– Да, понимаю, господин Шоорман.
– Возможно, было бы лучше, если бы вы пришли к нам домой. Там у меня есть запасные брюки.
– Верно, – неуверенно улыбнулась Ева.
Когда двери на первом этаже открылись, они протянули друг другу руки. Прощание прошло быстро, и Ева с Юргеном спустились дальше в подвал.
* * *
В машине Юрген далеко не сразу включил мотор. Он наклонился вперед и, уставившись на неподвижную стрелку спидометра, заговорил о том, что его отец всегда был непредсказуем, болезнь мало что изменила, только вот он уже не контролирует некоторые физиологические отправления организма. В детстве отец мог его поддерживать, хвалить, часами удить с ним рыбу на пруду, а потом ни с того ни с сего унижал и бил. Сын мог задавать ему любые вопросы, но иногда огребал крепкую оплеуху просто за то, что назвал «шикарной» форму штурмовиков. Материнская любовь была надежной, а отец то и дело бросал. Но он пережил войну. И сыну нужно было жить с ним.
Обернувшись – в холодных сумерках подземного гаража глаза заблестели чернотой, – Юрген сказал, что Ева отцу понравилась, это он заметил. Значит, несмотря ни на что, вечер прошел успешно. А вот теперь он скажет всю правду: он никогда бы не женился на Еве, если бы отец решил, что она ему не пара. Глаза у Юргена заблестели. Он всхлипнул и закрыл лицо руками. Но мужчины не плачут. Юрген стыдливо отвернулся, испытывая тем не менее большое облегчение. Ева подумала, что она его любит, хоть и не понимает, и, отняв с его лица влажную от слез руку, погладила ее.
Значит, скоро она станет жить вместе с Вальтером и Бригиттой Шоорманами в доме, где пахнет хлоркой. Ева попыталась представить себе, как она завтракает в новой семье, перебирает с Бригиттой белье, ругается на кухне с фрау Тройтхардт. Это оказалось не под силу. Но вспомнив свой дом, вечно душную квартиру над рестораном, родных, она вопреки обыкновению не испытала чувства вялой надежности.
Держа Юргена за руку, Ева смотрела на бетонную стену. Она сидела под землей, под высоченным зданием с семьюстами номерами и таким же количеством ванн, в машине, которая не трогалась с места, и тем не менее у нее было ощущение, как будто она в дальней дороге.
* * *
Посреди ночи ее согнал с кровати страшный голод. Она целый день берегла аппетит для вечера в роскошном ресторане, но жалкие закуски уже давно переварились. Ева босиком прокралась на кухню, намазала на хлеб масло, налила стакан молока, вернулась в комнату и, подойдя к окну, принялась есть, редкими глотками отпивая молоко. Ее освещал уличный фонарь. Позади на потолке колыхалась тень от фонаря. Дон-Кихот, как и каждую ночь, занес копье. На полке, будто домашнее животное, привыкающее к новой обстановке, лежала шляпа. На улице было тихо, ни одной машины, только в двух окнах в доходном доме напротив горел свет. Может быть, кому-то плохо.
Мать всегда очень переживала за детей, даже если они подхватывали безобидную простуду. Температура у них повергала Эдит в панику, и доктору Горфу даже посреди ночи приходилось заверять ее, что чадам не грозит смерть. Еве всегда это очень нравилось, так как серьезно она болела всего один раз, в пять лет. Нравилось видеть мать такой встревоженной и растерянной. Облегчение ее, когда дочери снова начинали есть и вставали с кровати, было огромным.
– Это в прошлом, – громко сказала Ева.
Она проглотила последний кусок и допила молоко. Ноги замерзли. Захотелось обратно в постель, под два одеяла – так она спала с недавних пор, – и Ева отвернулась от окна. Тут краем глаза она заметила новый свет. В трехэтажном доме наискосок кто-то включил свет в парадном. Через матовое стекло входной двери пробивался оранжевый отблеск, Еве не знакомый. Надо же, только построили, и уже сломалось: свет мигал, как будто у лампочки плохой контакт. Ева ждала, когда кто-нибудь выйдет из дома. Но никто не выходил. А свет становился все желтее и ярче. И перемещался. Еве потребовалось еще несколько секунд, чтобы понять, что означает это мерцание. В парадном противоположного дома занимался пожар. Она на мгновение замерла, а потом выскочила из комнаты и помчалась в прихожую к телефону с криком:
