Председатель резко перебил свидетеля:
– Господин свидетель, вы уверены, что узнаете в подсудимом номер семнадцать аптекаря, с которым говорили на платформе?
Вместо ответа Отто Кон полез в карман пальто, порывшись, достал две фотографии и, подойдя к судейскому столу, молча положил их перед председателем. Тот дал знак служителю, ответственному за эпископ. Служитель с серьезным видом взял фотографии, включил эпископ, торжественно положил первый снимок на стекло и подкрутил объектив. Все в зале увидели на белом экране сильно увеличенное изображение. Ева мельком уже видела эту фотографию – в открытом чемодане в маленьком номере пансиона. Теперь она могла как следует ее рассмотреть. На снимке была изображена семья в саду – обычный день в жизни.
За окном прозвонил школьный звонок. Окна в зале стояли открытыми, но на школьном дворе за домом культуры по-прежнему было тихо. Зимние каникулы. Штефана вчера посадили в поезд и отправили к бабушке в Гамбург – с увещеваниями и запасами еды, которых хватило бы на пять поездок.
Глядя на снимок, Отто Кон вспоминал, как старшая дочь, Мириам, не хотела фотографироваться. Они с женой принялись уговаривать ее и в конце концов подкупили шоколадом с орехами. На фотографии было видно, что у нее набиты щеки. Она сжала губы и выдавила смешную улыбку. Кон решил, что он правильно все продумал.
Председатель повернулся к скамье подсудимых.
– Подсудимый, вам знакома эта семья?
– Нет.
Аптекарь развернул газету и стал читать, как будто все происходящее его не касалось. Служитель поместил в эпископ вторую фотографию. Даже до наведения резкости можно было узнать подсудимого номер семнадцать в том же самом саду. А уж после того как служитель навел резкость, все увидели Отто Кона и подсудимого номер семнадцать в свете заходящего, судя по всему, солнца. После хорошего разговора за бокалом хорошего вина. Рядом.
– Подсудимый, вы узнаете фотографию? Вы признаете, что знакомы со свидетелем? Снимите ваши солнечные очки.
Аптекарь неохотно снял очки и, как бы равнодушно пожав плечами, наклонился к адвокату. Они пошептались. Ева видела, что Братец Кролик растерян. Наконец защитник встал.
– Мой подзащитный не имеет ничего сказать.
Тогда встал светловолосый. Он зачитал подготовленное постановление об аресте.
– Показания свидетеля недвусмысленны. Участие подсудимого в селекциях на платформе доказано…
Ева видела, что листы бумаги в его руке дрожат. Давид тоже заметил это и обернулся на Еву. Они обменялись одинаково напряженным взглядом.
– Господин председатель, наше право не позволяет подсудимому оставаться на свободе, – продолжил светловолосый. – Мы ходатайствуем о заключении его под стражу в следственный изолятор.
Тишина.
Председатель с судьями удалился на совещание. Почти никто не воспользовался пятнадцатиминутным перерывом, чтобы сходить в туалет или купить в фойе прохладительных напитков. Ева тоже осталась в зале. Давид впереди что-то царапал в тетрадке. На зрительских трибунах люди молча ждали или тихо переговаривались. У входа светловолосый беседовал с генеральным прокурором, который ненадолго появлялся на процессе – будто крот, решила Ева, – а потом снова исчезал и целыми днями прятался в своей норе. Прокуроры косились на Отто Кона, который занял свое место. Он так пододвинул стул к столу, чтобы смотреть прямо на подсудимых. Те дремали или изучали документы.
Аптекарь не обращал на Кона никакого внимания. Он отвернулся и, положив руку на спинку соседнего стула, обратился к человеку с лицом хищной птицы, главному подсудимому, который, как обычно, во время коротких перерывов сидел прямо и неподвижно, пристально наблюдая при этом за людьми в зале. Теперь он кивнул аптекарю и что-то ему ответил. В обоих не чувствовалось никакого напряжения.
Ева не могла отвести глаз от аптекаря. Он был похож на жабу, жирную, самодовольную жабу, которая подквакивала бывшему начальству. Наконец аптекарь резко развернулся и посмотрел прямо на Еву. Главный подсудимый тоже сощурил глаза. Оба через зал изучали Еву. Она задержала дыхание, как будто на нее дыхнул кто-то со скверным запахом изо рта. Аптекарь издевательски ей поклонился. Ева быстро взяла словарь и лихорадочно принялась его листать. Она прочла, как будет по-польски «перекресток со светофором».
* * *
Когда судьи заняли свои места и в зале снова воцарилась тишина, председатель объявил, что удовлетворяет ходатайство прокуратуры. На основании достаточных доказательств в части пункта обвинения «пособничество убийству» подсудимый номер семнадцать в конце заседания будет задержан и препровожден в камеру предварительного заключения. Аптекарь молча надел солнечные очки, стряхнул пылинку с дорогого костюма и скрестил руки. Некоторые из его собратьев принялись возмущаться, в том числе главный подсудимый: «Для этого отсутствуют всякие основания!» Светловолосый оставался неподвижен, но Ева видела, что под столом он сжал правый кулак. Со зрительских мест послышались жидкие аплодисменты. Давид Мюллер импульсивно повернулся к Еве и прошептал:
– А ведь это только начало!
Ева кивнула. Она тоже радовалась этой победе. Затем председатель попросил Отто Кона, который бесстрастно наблюдал за происходящим, рассказать о своем прибытии в лагерь и последующих месяцах. Кон встал, опять оперся тремя пальцами о стол и рассказал все, что пережил. Он говорил больше часа, его речь прерывали только короткие уточняющие вопросы. Свидетель утверждал, что часто видел главного подсудимого, тот ездил по дорожкам на велосипеде, от барака к бараку, а также слышал о подсудимом номер четыре, которого все боялись и называли чудовищем. Он видел, как медбрат, подсудимый номер десять, положил на шею одному поваленному на землю заключенному трость и, встав на оба конца, задушил его.
– Это грязная ложь! – закричал человек, которого его пациенты, когда он входил к ним в палату с завтраком или сменной повязкой, любовно называли «папой».
Еву затошнило. Кон, не прерываясь, говорил о том, чего в лагере не было: хлеба, тепла, защиты, покоя, сна, дружбы. И о том, чего было в избытке: грязи, шума, боли, страха и смерти. Кон вспотел и снял шляпу, обнажив наполовину лысую голову, отчего борода показалась еще более буйной.
– В день освобождения я был голый, весил тридцать четыре килограмма, весь обсыпан черно-серой сыпью, кашлял гноем. Смотря на себя вниз, я будто видел собственный рентгеновский снимок. Один скелет. Но я поклялся себе, что выживу, потому что я должен рассказать, что там происходило.
Кон положил шляпу на стол и рукавом тонкого пальто отер капли пота на лбу. Давиду показалось, что свидетель на волосок от смерти, хотя сейчас он совсем не тощий. Кон смотрел на подсудимых, как будто ждал ответа, но они молчали. Только медбрат встал и, надувшись, стал кричать во все стороны:
– Я должен решительно возразить! Никогда я не совершал ничего подобного! Я на такое просто не способен! Спросите у моих пациентов, они называют меня «папой», потому что я к ним добр! Спросите!
