– Это как раз не проблема. Я тебя оставлю.
Ева опять хотела отказаться, но Юрген настаивал:
– Честно говоря, мне нужно сделать еще один звонок. Это может занять какое-то время. Шапочку найдешь в душе.
Юрген снял с плечиков один купальник, всучил его Еве и вышел. Оставшись одна, она стала смотреть, как со дна бассейна поднимаются маленькие пузырьки. Как в бокале шампанского, который она все еще держала в другой руке. «О нет, это же шампанское», – вспомнила Ева и отпила глоток. Ее слегка передернуло.
Через десять минут Ева в бледно-красном купальнике, который был ей тесноват, подошла к воде. С трудом запихнув под резиновую шапочку густые волосы, она послушно, ступень за ступенью, стала спускаться по металлической лесенке. Вода – теплее, чем она ожидала, – осталась почти неподвижной. Когда она поднялась до груди, Ева отпустила поручни и поплыла. Потом перевернулась на спину, понадеявшись, что шапочка удержит воду. Если у нее намокали волосы, их приходилось потом сушить феном целые полчаса. Ева легла на воду, вытянула руки и ноги и стала смотреть на гудящие лампы дневного света на потолке.
Как странно – плавать в чужом доме. С шампанским в желудке. В чьем-то чужом купальнике. Никогда еще Еве не было так трудно представить себе, что придется оставить прежнюю жизнь и поселиться тут с Юргеном. Но таков порядок вещей. Она вспомнила Яна Краля, который, возможно, уже возвращался домой. Может быть, как раз в эту минуту он летит высоко над домом с бассейном на самолете, который держит курс на Польшу. Через Вену. Ева один раз проделала этот путь: три года назад она летала на экономический конгресс в Варшаву. Там-то и утратила невинность. Ева перевернулась на живот и нырнула головой вниз. Она плыла по дну бассейна, чувствуя, как вода просачивается под шапочку. Но вынырнула, только когда стало невмоготу.
* * *
В своей гостиной, которая одновременно служила ему кабинетом, Юрген бесшумно ходил взад-вперед по толстому ковру. Он не говорил по телефону. Никакого звонка ему делать было не нужно, он солгал Еве. Он просто хотел проверить, как это, когда Ева здесь, рядом, в другой комнате, где он ее не видит. Как это, если она тут поселится? И ему пришлось признаться себе: приятно сознавать, что Ева в доме. Как маленький новый орган, накачивающий новую жизнь в старое тело.
* * *
Потом Ева с Юргеном ужинали за длинным обеденным столом, сев по обе стороны угла.
– Нет, не напротив, Ева, мы тут не на великосветском приеме, – пошутил Юрген.
Влажные волосы Ева распустила по спине. «Как-то нехорошо, – покосившись на нее, подумал Юрген. – Какая-то распущенность». Он подавил желание ее поцеловать. Только не в доме отца, который еще ничего не знает о Еве. Они ели приготовленное фрау Тройтхардт оленье рагу. Юрген подробно рассказывал о важном архитекторе, который восемь лет назад построил этот дом – «вариации на тему раннего Миса ван дер Роэ». Ева вспомнила вязаные крючком салфетки у себя дома и попыталась представить этого архитектора у них в гостиной. Она спросила у Юргена, что бы сказал архитектор, если бы пришел к ним в гости и увидел повсюду салфеточки на мебели. Юрген недоуменно посмотрел на Еву.
– Предупреждаю, это мое приданое. Пятьдесят шесть салфеточек на все случаи жизни.
Юрген понял и подчеркнуто серьезно ответил:
– Вязаные салфетки тоже отвечают архитектурному принципу симметрии. – И рассмеялся, как ребенок, которому удалась дерзкая проделка.
Ева тоже рассмеялась. Интересно, какой вид был бы у господина архитектора, если бы он у себя над камином обнаружил фризский пейзаж с ярко-красным закатом? Коров? Но, продолжая хихикать, Ева вспомнила, как отец иногда смотрит на картину и тяжко вздыхает. Ностальгия по родным местам. И еще она помнила, как мать всегда осторожно протирает раму, потому что картина была куплена за большие деньги. Ева посерьезнела и почти погрустнела.
– У меня такое ощущение, будто я предаю своих родителей.
Юрген тоже перестал смеяться и взял Еву за руку.
– Тебе нечего их стыдиться.
Поужинав, они перешли в кабинет Юргена. Юрген поставил пластинку и подсел к Еве на широкий серый диван. Ева не в первый раз задумалась о том, что решительно не понимает джазовой музыки. Не понимает, когда песня начинается, когда заканчивается. Да и вообще джаз сбивал ее с толку. Она любила такую музыку, когда слышала следующий звук еще прежде, чем он прозвучал. А в джазе не так. Ева попросила у Юргена еще вина, которое приятно затуманило голову и сделало комнату еще прекраснее – теплый свет, высокие книжные полки, симпатичный беспорядок на письменном столе перед доходящим до пола окном. Она устало замигала и закрыла глаза. И всплыла картина – люди с чемоданами, давка, люди в военной форме, шипя, отдают короткие приказы. Старая женщина с желтой звездой на пальто достает что-то из кармана, кладет в руку девушке и говорит: «Храни свою честь!» Потом старуху уводят, а девушка смотрит на руку. Ева открыла глаза и выпрямилась. Она не хотела думать о том, что сегодня рассказывала свидетельница, о том единственном, что ей осталось от бабушки и потом было украдено в лагере.
– А какая же комната будет моя?
– Хозяйственная, – с отсутствующим видом ответил Юрген, который, откинув голову на спинку дивана, курил и слушал музыку. – Хочешь посмотреть? Или, может, кухню? Она, прежде всего, большая…
– Я не об этом. Мне же нужен письменный стол.
– Если тебе, например, нужно будет написать письмо, ты всегда сможешь воспользоваться моим.
Юрген встал и перевернул пластинку. У Евы начинал болеть живот. Дичь была ей противопоказана. Кроме того, фрау Тройтхардт пережарила оленину. И без того темная панировка стала почти черной. Она лежала в желудке, как уголь. Или как камень вместо молодого козленка у волка – эту сказку сегодня просил ее почитать Штефан, хотя он уже большой. Юрген опять подсел к ней и положил на колени толстый фотоальбом.
– Я хочу показать тебе фотографии мамы.
Ева постаралась не обращать внимания на боль в животе и раскрыла альбом. Мать Юргена оказалась нежной черноволосой женщиной, все фотографии были не очень четкими. На одной из них перед пивной стояли улыбающиеся родители, между ними маленький Юрген. Ева узнала его по серьезному взгляду. Узнала она и место.
– Это наверху, на горе. Пивной ресторан.
– Да, лето сорок первого, два дня спустя отца арестовали.
– Почему?
– Он был коммунист. Я не видел его четыре года.
Юрген замолчал и потушил сигарету в тяжелой стеклянной пепельнице. Похоже, он ничего больше не собирался объяснять. Еве показалось, он вообще пожалел, что дал ей альбом.
– У тебя красивая мама. И милая. Я бы хотела с ней познакомиться.
Ева полистала еще, но фотографий больше не было. Вдруг из альбома выскользнула незакрепленная картонка. Ева взяла ее. Это оказалась открытка с изображением горного ландшафта. Ева перевернула ее, оборотная сторона была плотно записана детским почерком. «Дорогая мама…» Прежде чем Ева успела прочесть дальше, Юрген забрал у нее открытку.
