– Не виновен, – повторил вслед за остальными облаченный в дорогой костюм аптекарь и сел.
* * *
На второй перерыв в раннюю смену Аннегрета пошла в сестринскую. Она сидела за белым резопаловым столом и, листая модный журнал, пила черный кофе. Журнал совсем истрепался, он помогал сестрам коротать время уже больше года. «Мода уже вышла из моды», – подумала Аннегрета. А на ее фигуре эти приталенные платья и пиджаки все равно смотрелись бы смешно. В свободное от работы время Аннегрета ходила в спортивного кроя брюках и длинных бесформенных свитерах – и все. На работе ее бедра обтягивал бело-голубой халат, а на большой круглой голове сидел крошечный белый чепчик. Но она была миловидна.
Аннегрета маленькими глоточками пила кофе, как всегда находя, что он ужасно горький и не доставляет никакого удовольствия, а маленький транзистор на металлическом шкафу, где хранились бинты, хрипло сообщал новости. Какой-то мужчина говорил о важном для немцев дне. О процессе века. О смене вех. Аннегрета не слушала. Она перелистнула страницу и начала читать любовный роман месяца, хотя знала его наизусть. Некрасивая секретарша, которая носит уродливые очки и мешковатые платья и влюблена в своего начальника, отпетого холостяка, встречает на улице школьную подругу, помешанную на роскоши, и идет с ней в магазин, потом в парикмахерскую, потом за очками. Наконец секретарша превращается из гадкого утенка в прекрасного лебедя. Но вся штука в том, что на следующее утро начальник ее не узнал. Зато узнал посыльный, который каждый день приносил почту. И вот она рыдает в конце коридора, а добрейший молодой человек ее утешает. Аннегрета даже не знала, кого ей в этой истории больше презирать – глупую секретаршу, которая не могла самостоятельно одеться, наглую подругу с безупречной прической, отпетого начальника, который ничего не видит и не понимает, или идиота-посыльного, который заговаривает с женщиной, только когда та принимается плакать.
Аннегрета подумала о сестре и этом навороченном пижоне. Она точно знала, что они еще не спали. И считала это ошибкой. В таких ситуациях о человеке узнаешь все. Хотя Аннегрета была полненькая и имела трудный характер, она могла похвастаться несколькими романами. Все ее мужчины были женаты.
В дверях появилась строгая пожилая медсестра Хайде, которая иногда выносила ревущих младенцев в кладовку для инвентаря и оставляла их там, пока они не засыпали от изнеможения.
– Вот она. Наша сестра Аннегрета.
За сестрой Хайде в сестринскую вошла молодая женщина в зимнем пальто. Широко улыбаясь, она большими шагами подошла к Аннегрете. В коридоре слегка покачивалась темно-коричневая коляска, из которой доносился благодушный лепет.
– Я хотела вас поблагодарить.
Тут Аннегрета поняла и встала.
– Вы сегодня забираете Кристиана?
Кивнув, молодая счастливая мать протянула Аннегрете плоскую коробочку, завернутую в красную шелковую бумагу.
– Я понимаю, это ничто по сравнению с тем, что вы сделали.
Наверно, конфеты. Может быть, с коньячной начинкой. Иногда в качестве благодарности за хороший уход случался фунт кофе или копченая колбаса. Аннегрета получала подарки намного чаще, чем другие сестры. Но и то сказать, она полностью посвящала себя нелегкой работе, забывала расписание, не спала до тех пор, пока состояние малыша не начинало улучшаться. За пять лет, что Аннегрета работала в детском отделении, у нее умерли всего четверо детей. И по ее мнению, так было лучше, так как этим детишкам после временного улучшения пришлось бы вести жизнь инвалидов или идиотов. Или и то и другое.
Аннегрета пожала руку молодой матери, вышла в коридор и, заглянув в коляску, посмотрела на теперь уже вполне крепкое личико.
– Пока, Кристиан.
И на прощание Аннегрета положила малышу руку на грудь. Кристиан засучил ногами и от радости принялся разбрызгивать слюну.
– Я слышала, что вы провели с ним две ночи. Мы никогда этого не забудем, мой муж и я.
Аннегрета неловко, но радостно улыбнулась:
– Я только выполняла свой долг.
Она проследила, как мама Кристиана прокатила коляску по коридору и вытолкала ее в дверь с матовым стеклом. К ней подошел доктор Кюсснер, высокий мужчина с гладким лицом, ранней лысиной и ярко блестящим обручальным кольцом. Обычно сдержанный доктор был не на шутку обеспокоен. Нужно наконец решить проблему с кишечными палочками. Аннегрета заверила его, что неукоснительно соблюдает все гигиенические требования. Доктор Кюсснер отмахнулся:
– Я не вас имею в виду. Но ассистирующие врачи идут в туалет, а потом, не помыв руки, осматривают новорожденных. Я подниму этот вопрос завтра до обхода.
Аннегрета прошла в первую палату, где в кроватках лежали четырнадцать младенцев. У каждого она проверила температуру, приложив руку к щечке. Большинство спали. Одна девочка, умягчая душу, кряхтела. Аннегрета взяла ее на руки и принялась раскачивать. При этом она мурлыкала песенку, которую выдумала сама. Отсутствие слуха ей досталось от отца.
* * *
Два часа спустя Ева шла домой. Она не стала ждать трамвая и так энергично, быстро шагала по снежной слякоти, как будто решила вообще больше никогда не останавливаться. Под ногами хрустели, отскакивали и разлетались в разные стороны кристаллики соли и маленькие камушки. Ева тяжело дышала.
Председатель отложил слушания до следующего вторника. Ева не могла поверить своим глазам: большинство подсудимых беспрепятственно, как будто так и надо, покинули зал через входные двери. В фойе ее соседка в шляпке взяла под руку главного подсудимого, который повернул к ней свое лицо хищной птицы, и они вышли на улицу – совершенно обычная, приятная супружеская пара. В одном из коридоров Ева увидела светловолосого и, не раздумывая, бросилась к нему. Забыв о всякой воспитанности, она наплевала на то, что он с кем-то разговаривал, и, как негодующий на несправедливость ребенок, спросила:
– Почему они на свободе?
Но светловолосый ее не узнал и отмахнулся, ничего не ответив. Давид Миллер тоже прошел мимо, не удостоив взглядом. Мужчины вели свои важные разговоры, и она осталась в коридоре одна, совершенно неважная фройляйн, наедине со множеством вопросов, большинство из которых, как она полагала, были очень наивны.
Быстро шагая по улице, оглушенная уличным движением, обгоняемая тарахтящими, свистящими легковыми автомобилями, грузовиками и мопедами, окутанная вонючими бензиновыми выхлопами, она вообще пожалела, что пошла на открытие процесса. Какое она имеет отношение к этому делу, к ушедшему миру? Ей там не место. И этот Миллер, и тот, другой, доходчиво ей это объяснили! Но они тоже не смогли добиться того, чтобы преступников посадили за решетку. «Разгуливают на свободе посреди нас!» – возмущенно пыхтела Ева. Она не помнила, чтобы когда-нибудь была в таком негодовании. Она не злилась так даже на Аннегрету, которая быстрее остальных могла довести ее до белого каления. Ева расстегнула шерстяное пальто и, когда одна машина чуть не задавила ее, громко крикнула вслед:
