Однажды Вильям Лит пришел в школу в футболке с изображением оптического прицела на груди. Оно было таким маленьким и незаметным, что Беньи едва его разглядел. На бумажке, приколотой ножом к двери домика тем утром, когда все узнали правду, имелся такой же прицел, вписанный в кружок буквы «О» в слове «ПИДОР». Бумажку Беньи тотчас порвал, и в сети ее изображения не было. Значит, в точности воспроизвести прицел мог лишь человек, который повесил бумажку на дверь.
Вильям Лит хотел, чтобы Беньи знал: бумажку повесил он. Хотел, чтобы Беньи запомнил тот нож. Победить в хоккейном матче оказалось недостаточно.
Беньи встретил его взгляд. Они стояли в коридоре, их разделяло несколько метров, был обычный день длинного осеннего семестра, прочие ученики бестолково толклись в коридоре, направляясь кто в буфет, кто в столовую. Парней разделяла только секунда. Между красным и зеленым. Быком и медведем. Рано или поздно один из них уничтожит другого.
В хоккейной серии все команды играют друг с другом дважды за сезон: домашний матч и матч выездной. До сих пор «Бьорнстад-Хоккей» всегда побеждал у себя дома, а «Хед-Хоккей» – у себя. Расписание игр неумолимо приближало ответный матч. На этот раз – в ледовом дворце Бьорнстада.
Всякий спорт – это сказка, вот почему он нас так затягивает. А у этой сказки конец, конечно, возможен только один.
* * *
Мая прогуливала школу, но день для этого она тщательно выбрала: уроков сегодня почти не было. Даже нарушая правила, она нарушала их не слишком. Девушка села в автобус и поехала далеко, дальше своей обычной остановки; войдя с письмом в руке в кирпичное здание, она спросила в приемной, где найти адвоката. Когда она вошла в кабинет матери, Мира от неожиданности перевернула чашку с кофе.
– Милая! Что ты здесь делаешь?
Мая давно не бывала у мамы в конторе, хотя в детстве она любила сюда приходить. Другие дети скучали, оказавшись на работе у родителей, а Мае нравилось, какая мама тут сосредоточенная. Как она горит. Тогда-то Мая и поняла, что некоторые взрослые ходят на работу, потому что любят ее, а не только потому, что им за это платят. Поняла, что работа может быть счастьем.
Она с тревогой положила письмо матери на стол: вдруг Мира почувствует себя брошенной?
– Это… из музыкальной школы. Я подавала заявление… просто… мне просто хотелось знать, могу ли я поступить. Отправила туда запись, где я играю свои мелодии, и…
Глянув на письмо и едва прочитав имя отправителя, Мира захлюпала носом. Всю свою юность она зубрила как проклятая, чтобы получить сугубо академическое образование, она мечтала изучать юриспруденцию, хотя никто в роду даже не попытался поступить в университет. Мире хотелось понятных правил и рамок, надежности и карьерного роста. И детям она желала того же: жизни, от которой человек знает, чего ждать, жизни, свободной от разочарований. Но дочери никогда не бывают такими, как матери, и Мая влюбилась в самое вольное, самое свободное от правил, что только знала. В музыку.
– Тебя приняли. Конечно, тебя приняли, – гордо высморкалась Мира, не в силах встать с места.
Мая всхлипнула, сглотнула:
– Мне разрешили начать в январе. Я знаю, что это ужасно далеко, надо будет найти деньги, я пойму, если ты не захочешь…
Мира уставилась на нее:
– Не захочу? Ну конечно, я… милая… я никогда еще не была так рада за тебя!
Они обнялись, и Мая проговорила:
– Я хочу поступить туда ради себя самой. Сделать что-то только ради себя. Понимаешь?
Мира понимала. Лучше, чем кто-либо еще.
На следующий день она приехала в офис раньше всех. Когда коллега пришла на работу, Мира уже сидела на своем месте. Коллега подняла брови. Мира нахмурилась:
– И не говори мне больше, что я сдулась! Я только и ДЕЛАЮ, что не сдуваюсь!
Коллега ухмыльнулась и прошептала: «Заткнись и выстави счет!» Обе они тем утром уволились. А после обеда подписали контракт на помещение, о котором мечтали. И основали собственную фирму.
* * *
Бьорнстадцы не из тех, кто устраивает уличные демонстрации. Мы не выходим на парады, мы выражаем свои взгляды по-другому. Может, в большом мире у людей такое и не укладывается в голове, но случайностей у нас тут почти не бывает. Даже если что-то и кажется беспричинным, скорее всего, это не так.
Первые домашние матчи сезона «Бьорнстад-Хоккей» играл при стоячей трибуне – Петер, кажется, наивно надеялся, будто его слов о том, что ни один плотник не согласен ее снести, окажется достаточно. Но новые владельцы фабрики в конце концов прислали электронное письмо, в котором недвусмысленно давали понять: «Если клуб не займется вплотную удалением с матчей банды хулиганов, известной как «Группировка», мы не видим иного выхода, кроме как разорвать договор о спонсорской помощи».
Так что, когда в начале зимы публика съехалась на один из домашних матчей, перед стоячей трибуной выстроились специально нанятые охранники, а за их спиной тянулась в два ряда лента ограждения.
В тот год всем предстояло сделать тяжелый выбор. Петеру – чтобы спасти клуб. Группировке – чтобы ответить на это и спасти себя.
Петер занял место в верхнем ряду сидячей трибуны; он ждал криков, даже приготовился, что кто-нибудь бросится бить ему морду. Но никто даже не взглянул в его сторону. Ледовый дворец бурлил, но не было видно транспарантов, никто не размахивал плакатами. Все вели себя так, будто это совершенно обычный матч.
Когда наш город выбирает, на чью сторону встать, некоторых мелочей можно не заметить, хотя они происходят прямо у тебя под носом. Большая часть хоккейной публики здесь – приличные люди, которые не станут защищать насилие, многие из них поругивали Группировку на собственных кухнях, ворчали, что из-за «громил» о клубе идет дурная слава, что они отпугивают и игроков, и инвесторов. Но когда выбираешь ту или иную сторону в конфликте, речь чаще идет не о том, с кем ты, а о том, против кого. Бьорнстадцы, конечно, могут собачиться между собой, но против чужаков всегда объединятся.
Если некое богатое предприятие покупает фабрику и распоряжается нашими рабочими местами по своему усмотрению, мы ему помешать не можем, но если, купив предприятие, кто-то решил, что купил клуб и может указывать нам, как жить, то не с тем городом он связался. Группировка для многих была символом насилия и агрессии, но для тех, кому она помогла убрать упавшие деревья из сада, для тех, кого потом пригласили выпить пива в «Шкуру», Группировка была и другим. Горсткой тех, кто не позволяет плевать себе в лицо и не желает прогибаться под власть, деньги или политику. Людей, не лишенных недостатков, порой совершающих ошибки, но вызывающих общее сочувствие. Особенно во времена вроде нынешних.
Не сказать что это так уж хорошо. И не то чтобы так уж плохо. Просто так уж оно есть.
Черные куртки Петер заметил далеко не сразу – они рассредоточились по сидячим трибунам. Конечно, он такое допускал, вот только черных курток оказалось значительно больше, чем раньше. Несколько сотен. Причину Петер осознал, лишь когда начал рассматривать каждую куртку. В черных куртках пришли не только члены Группировки. Здесь были пенсионеры, молодые родители, рабочие с фабрики, кассирши из магазина и сотрудники управления муниципального жилья. Это не была демонстрация, лозунгов никто не выкрикивал, и спроси Петер всех их напрямую, они разыграли бы недоумение: «О чем это вы? Нет-нет, просто случайное совпадение!» И Петер ничего не смог бы доказать – куртки были самые разные, из разного материала. Но все – одного цвета. А совпадения в Бьорнстаде случаются очень редко.
