– Вот же я! Дверь заперта, и если вы от меня чего-то хотите, то просто ДАЙТЕ мне выйти на лед. Потому что я смогу на хер порвать этих сук!
Когда тихо, говорят, что слышно, как муха пролетит. Если бы тогда в коридор впорхнула бабочка, ее крылья грохотали бы там, словно гром. Об этом вам никто не расскажет, ни в Бьорнстаде, ни в Хеде. Но мужчины навсегда запомнят, что их было восемь, а Беньи один, но дверь отпер именно он.
Через минуту. Или через десять минут. Хрен его знает.
– Ладно, – медленно сказал Теему.
Но сказал он это не Беньи. Он сказал это своему брату. – Ладно? – прошептал Видар.
– Чего стоишь? – рявкнул Теему. – Последний период вот-вот начнется. Бегом в раздевалку, идиот!
Лицо Видара расцвело улыбкой. Он бросил взгляд на Беньи и кивнул, Беньи коротко кивнул в ответ. Видар побежал к раздевалке «Бьорнстада». Через несколько секунд двое из Группировки повернулись и медленно пошли за ним. Потом еще двое.
С Теему остались только Плотник и Паук. Беньи не двигался с места. Теему сделал бешеный вдох и прошептал:
– Твою же мать. Ты пил со мной. Ты дрался рядом со мной…
Беньи не дал себе труда вытереть слезы.
– Иди на хер, Теему.
И тогда вожак Группировки склонил голову. Очень ненадолго.
– Крепкий ты гад, Беньи, что есть, то есть. Но мы не допустим, чтобы этот город стал… ну… всякие там символы-радуги и прочее дерьмо…
– Я об этом и не просил, – хлюпнул носом Беньи.
Теему сунул руки в карманы. Кивнул. По одному этому знаку Паук с Плотником повернулись и ушли. Беньи не знал, ненавидят они его или нет, но они хотя бы оставили его наедине с Теему.
Кулаки у него были сжаты. У Беньи – тоже.
Всего лишь хоккейный матч. Ледовый дворец, набитый людьми, две раздевалки, полные игроков, две команды – одна против другой. Двое мужчин в подвале. Почему все это не дает нам покоя?
Может быть, потому, что оно упрощает самые сложные наши вопросы. Что заставляет нас бездумно орать от радости? Над чем мы плачем? Каковы наши самые счастливые воспоминания, наши худшие дни, наши самые глубокие разочарования? Кто рядом с нами? Что такое семья? И что – команда?
Сколько раз за всю жизнь мы бываем полностью, безоговорочно счастливы?
Сколько раз выпадает нам шанс полюбить что-нибудь почти бессмысленное, и полюбить абсолютно, безусловно?
* * *
Коридор опустел, и все же двум мужчинам, оставшимся в нем, казалось, что за ними стоит толпа. Теему трясло от гнева, Беньи тоже трясло, по тысяче разных причин. Теему выдохнул, глядя в пол.
– О тебе пишут в газетах. Журналисты названивают жителям города, задают вопросы насчет тебя. Ты же знаешь, чего хотят все эти журналюхи со своей сраной политикой. Хотят, чтобы кто-нибудь из нас ляпнул глупость. Вот им и доказательство, что все мы просто дураки, ограниченная деревенщина. Журналюхи понесутся домой, в свои столицы, и начнут изображать, какие они высоко, сука, моральные…
Беньи прикусил щеки изнутри, почувствовал вкус крови. И прошептал:
– Прости…
Костяшки пальцев у Теему медленно краснели, к коже возвращалась кровь. Теему ответил:
– Это наш клуб.
– Знаю.
Теему медленно разжал кулаки. Провел ладонями по щекам.
– Можешь, значит, навалять этим засранцам… но мы уже упали ниже плинтуса, четыре-ноль. И… если вы победите, ну что… с меня пиво.
Лицо Беньи блестело, но глаза вспыхнули темным огнем.
– Я думал, ты не пьешь с такими, как я.
Вздох Теему наполнил весь коридор, ударился о запертые двери, проскреб по потолку.
– Беньи, да бляха-муха! Я что, должен теперь пить со ВСЕМИ местными пидорами? Нельзя для начала выпить с ОДНИМ?
40
Всегда справедливость. И всегда – несправедливость
Разговаривать с людьми нелегко. На такое и у лучших хоккейных тренеров может не хватить таланта. Разговаривать дано экстравертам. Зато, чтобы понимать тактику и все ночи напролет отсматривать записи старых матчей, видимо, нужно быть интровертом. Конечно, некоторые могут компенсировать некоммуникабельность, выказывая чувства. Но если и с чувствами у тебя неважно, то что, черт возьми, говорить?
Незадолго до начала третьего периода Петер поднялся. Усидеть на трибуне он больше не мог. Петер не знал, куда ему идти или зачем, и отправился в единственное понятное ему место: в раздевалку. Конечно, он помедлил в коридоре – он спортивный директор, ему не пристало врываться к игрокам. Это прерогатива тренера. Петер был уверен, что Цаккель сейчас там, что она произносит перед командой пламенную речь о том, как им переломить ход игры. Что у них все для этого есть, что надо мыслить «ноль-ноль»: если побыстрее забить гол, матч снова станет матчем!
Но когда Петер завернул за угол, то увидел, что Цаккель стоит у двери, ведущей на парковку. И в одиночестве курит сигару. Команда тем временем в полном составе сидела в раздевалке и ждала.
– Ты что делаешь? – зашипел Петер.
– А что? В помещении же курить нельзя? – перешла в оборону Цаккель.
– Нас в землю вогнали, счет четыре-ноль! И ты ничего не скажешь команде?!
– Думаешь, они сами не знают, что счет четыре-ноль и их вогнали в землю? – уточнила Цаккель.
– Ты, черт тебя… тебя… ты же тренер! Иди к ним, скажи что-нибудь, ВООДУШЕВИ ИХ! – приказал Петер.
Цаккель докурила. Пожала плечами. Уныло буркнула: «А-а. Ну да. Ладно».
Когда она уже подходила к дверям раздевалки, с противоположной стороны к ней подбежал молодой человек. Это был Видар Ринниус.
– Я могу выйти на лед? – запыхавшись, спросил он. Цаккель пожала плечами:
– Ну да. Ладно. Хуже уже вряд ли будет.
Через пару минут после того, как Видар радостно затопотал по раздевалке, разыскивая свои доспехи, в коридоре появился еще один молодой человек. Он не бежал – он спокойно подошел к Цаккель и остановился.
– Вам нужен еще один полевой игрок?
Цаккель наморщила лоб:
– Собрался трахнуть кого-нибудь в раздевалке?
Беньи попытался понять, шутит она или говорит серьезно. Задача оказалось непосильной.
– Нет, – сдался он.
– Ладно.
Нормальный тренер вычеркнул бы Беньи, не явившегося на игру к началу первого периода, из списка игроков. Но Цаккель не была нормальным тренером. По ее суждению, Беньи, даже когда он не играл, все равно был лучше любого другого члена команды. Некоторые это понимали, большинство – нет. Цаккель посторонилась, и Беньи вошел в раздевалку. До его прихода там было тихо; когда он вошел, стало еще тише.
