Лео влез в форточку, пробежал через темноту. Он сыграл достаточно выездных матчей в хедском ледовом дворце и знал, где тут раздевалка. У игроков основной команды имелись собственные шкафчики, фамилии на большинстве отсутствовали, но некоторые игроки слишком любили собственные инициалы, чтобы устоять от соблазна написать их на табличке. Посветив себе мобильным телефоном, Лео нашел шкафчик Вильяма Лита. И сделал то, ради чего пришел.
* * *
Адри, Катя и Габи Ович колотили в закрытую дверь «Шкуры». Рамона гаркнула: «У МЕНЯ ЗАРЯЖЕННОЕ РУЖЬЕ!» – что на ее языке означало «Извините, мы уже закрылись». Но сестры Ович все равно вломились, и Рамона, увидев всех трех разом, аж подскочила.
– Что я на этот раз натворила? – охнула она.
– Ничего, мы пришли попросить об одолжении, – сказала Катя.
– Ничего? Когда вы все втроем вваливаетесь в дверь, старушки сразу понимают: сейчас влетит, вы же сами, чертовки, это знаете! – жалобно простонала Рамона, театрально хватаясь за сердце.
Сестры заулыбались. Рамона тоже. Она выставила на стойку пиво и виски и ласково погладила женщин по щеке.
– Давненько я вас не видела. Вы все еще слишком красивы для этого города.
– Лестью ты ничего не добьешься, – предупредила Адри.
– Поэтому бог создал спиртное, – кивнула Рамона.
– Как ты? – спросила Габи.
Рамона фыркнула:
– Да вот старею. А это самая дерьмовая штука. Спина болит, глаза стали плохо видеть. Против смерти я ничего не имею, но старость? Зачем она вообще нужна?
Сестры улыбнулись. Рамона со стуком поставила свой пустой стаканчик на стойку и продолжила:
– Ну? Что я могу для вас сделать?
– Нам нужна работа, – сказала Адри.
Сестры Ович вышли из «Шкуры», а их младший брат Беньямин так и стоял, привалившись к стене. Адри вышибла сигарету у него из рук, Катя агрессивно поправила ему воротник, Габи, поплевав на пальцы, пригладила ему волосы. Ругаясь на чем свет стоит, сестры напомнили брату, что любят его, – только они так умели. И втолкнули его в дверь. Рамона ждала за стойкой.
– Сестры говорят, тебе нужна работа.
– Видимо, да, – буркнул Беньи.
Рамона разглядела в его глазах взгляд Алана Овича.
– Сестры говорят, тебе спокойно не живется, нужно тебя чем-то занять. Они не смогут удержать тебя от барной стойки, но хоть пристроят тебя к ней с правильной стороны. Я говорила Адри, что тебя пускать за стойку – все равно что козла в огород, но ее разве убедишь? А Катя твердит, что у тебя есть опыт бармена, ты работал в ее кабаке в Хеде. Как там краснозадые его называют? «Овин»?
Беньи кивнул. «Краснозадыми» Рамона величала жителей Хеда.
– Меня там больше не ждут. Между мной и… коренным населением возникли эстетические разногласия, – пояснил Беньи.
Рамоне незачем было закатывать ему рукав, чтобы узнать, что под ним наколот медведь. Она питала слабость к юношам, которые любят этот город больше, чем представляется разумным.
– Умеешь наливать пиво в стакан, а не мимо?
– Да.
– Что делать, если просят налить в долг?
– Одолжить в челюсть?
– Приступай к работе!
– Спасибо.
– Не благодари. Я тебя нанимаю только потому, что боюсь твоих сестер, – фыркнула Рамона.
– Все разумные люди их боятся, – улыбнулся Беньи.
Рамона жестом указала на полки:
– У нас два сорта пива, один сорт виски, все остальное – просто для красоты. Будешь мыть посуду и прибираться, а если кто с кем повздорит, ты НЕ вмешиваешься, понял?
Беньи не спорил – хорошее начало. Он разобрал на заднем дворе накопившуюся за многие месяцы кучу досок и кровельного железа. Сильный как бык и умеет держать язык за зубами. Два свойства, которые Рамона особенно ценила.
Когда пришла пора выключать свет и запирать заведение, Беньи помог хозяйке подняться в ее квартиру. На стенах все еще висели фотографии Хольгера, ее мужа. Он и «Бьорнстад-Хоккей», ее первая и вторая любови, зеленые флаги и вымпелы на каждой стене.
– Если хочешь о чем-то спросить – спрашивай сейчас. – Рамона ласково погладила молодого человека по щеке.
– У меня нет вопросов, – соврал Беньи.
– Тебе, наверное, интересно, часто ли твой отец заходил в «Шкуру». Имел ли обычай сидеть в баре, прежде чем… уйти в лес.
Руки Беньи исчезли в карманах джинсовой куртки, голос утратил взрослость.
– Каким он был? – спросил мальчик.
Старуха вздохнула:
– Не из лучших. Не из худших.
Беньи повернулся к выходу:
– Я вынесу мусор. Увидимся завтра вечером.
Но Рамона схватила его за руку и прошептала:
– Беньямин, тебе не обязательно быть, как он. У тебя его глаза, но я верю – ты можешь стать другим.
Беньи расплакался перед ней, и ему не было стыдно.
* * *
На следующее утро, довольно рано, Элизабет Цаккель просунула голову в дверь кабинета Петера Андерсона. Петер сражался с кофемашиной. Цаккель наблюдала. Петер нажал какую-то кнопку, из брюха машины полилась коричневая жижа; Петер в панике нажал на все кнопки сразу, одновременно с поразительной, акробатической точностью протянув руку за бумажным полотенцем. Машину он при этом удерживал ногой.
– И меня еще считают странной из-за того, что я НЕ пью кофе… – заметила Цаккель.
Петер поднял глаза. Он как раз исполнял па из современного хореографического прочтения уборки в офисе, сопровождая выступление словами, которые Цаккель – с полным на то основанием – полагала совершенно чуждыми его лексикону.
– Едр… перемать… как же меня зае…
– Может, мне попозже зайти? – осведомилась Цаккель.
– Нет… нет… я… эта, мм, машина, просто сил моих нет, но… мне ее подарила дочь! – смущенно признался Петер.
Цаккель никак не отреагировала на это сообщение.
– Я зайду позже, – решила она.
– Нет! Я… извините… что вы хотели? Вам зарплату задержали? – озаботился Петер.
– Я насчет веревки, – сказала Цаккель, но Петер уже завел оправдательную речь:
– Новый спонсор… договор еще не… переговоры пока не завершились. Но зарплату все получат уже сейчас!
Он промокнул потный лоб. Цаккель гнула свое:
– Я не насчет зарплаты. Я насчет веревки.
– Веревки? – повторил Петер.
– Мне нужна веревка. И ружье для пейнтбола. Здесь можно купить?
– Ружье для пейнтбола? – повторил Петер.
Цаккель объяснила – монотонно, но без раздражения:
