Поскольку Бубу не отвечал, Цаккель бросила его и подъехала к центральному кругу. Но Бубу наконец сумел кое-как подняться, содрал с себя юбку и сказал, зло и униженно:
– Работать! Мы в Бьорнстаде умеем работать. О нашем городе могут говорить много всякой херни… но ВКАЛЫВАТЬ мы умеем!
Старшие игроки скривились, но возражать не стали. И Цаккель сказала:
– Именно так мы и победим. Будем вкалывать больше, чем все остальные. Если понадобится проблеваться – это вон туда. Мне сказали, спортивный директор не любит беспорядка, и, подозреваю, он не захочет видеть блевотину на льду. Знаете, что такое «сбегай к бортику»?
Игроки взвыли, Элизабет истолковала это как «да» и поставила к бортику принесенные ведра. Остаток тренировки прошел в упражнениях на выносливость. Челночный бег на максимальной скорости, скольжение боком, борьба – они вкалывали, вкалывали… К концу тренировки ни одно ведро не осталось пустым. А единственным игроком, кто под конец мог стоять на ногах, был Амат.
Конечно, поначалу старшие пытались его остановить – не явно, а мелкими, как бы случайными, приемчиками: задеть локтем в давке, придержать за свитер, когда он набирает скорость, подставить конек, чтобы он потерял равновесие. Большинство игроков были на тридцать-сорок килограммов тяжелее Амата, они могли его повалить, едва наклонившись в его сторону. Амат ничем перед ними не провинился – он не выделывался, не старался привлечь к себе внимания, просто был лучше всех. Остальные на его фоне выглядели копушами и терпеть этого не собирались. Снова и снова они заставляли Амата падать, и снова и снова он поднимался. Скользил еще быстрее, дрался жестче, глубже зарывался в себя. Взгляд становился все чернее.
Никто не знал, который час, – Цаккель никак не давала понять, что тренировка окончена. Один за другим взрослые игроки валились на лед – у них подгибались ноги. Но когда они смотрели на площадку, Амат был еще там. Сколько бы раз Цаккель ни гоняла его между бортиками, она не могла заставить его выдохнуться. Свитер почернел от пота, но Амат держался на ногах. Бубу валялся на льду в полуобморочном состоянии, полный гордости и зависти при виде того, как его друг продолжает вкалывать.
Амат был младшим в команде. Под душем мышцы ног дрожали так, что он едва стоял. Но когда он, обмотавшись полотенцем, выполз в раздевалку, его кроссовки оказались наполнены пеной для бритья.
Значит, оно того стоило.
* * *
Когда Элизабет Цаккель, уже сильно после тренировки, шла через пустой ледовый дворец, в раздевалке сидел один-единственный игрок. Бубу, огромный, как корова, и все же маленький, как перепуганный ежик, мокрыми глазами смотрел на кроссовки, в которые никто не напустил пены для бритья. Когда он вышел из душа, старшие только бросили ему: «Ну, спасибо, сучонок, за кардиотренировочку. «Мы умеем работать!» За каким тебе понадобилось эту хрень тренерше сообщать?»
Амат попытался его утешить, Бубу отшутился, а Амат слишком устал, чтобы настаивать. Когда он и все остальные ушли, Бубу остался сидеть в раздевалке, самый маленький в мире.
– Выключи свет, когда будешь уходить, – сказала Цаккель, у которой было неважно с этими… с чувствами.
– Как сделать, чтобы уважали? – всхлипнул Бубу, отчего Цаккель, видимо, стало страшно неловко.
– У тебя… сопли… везде. – Она махнула ладонью по собственному лицу.
Бубу утерся ладонью. Цаккель, казалось, мечтала свернуться калачиком и закричать у себя внутри.
– Хочу, чтобы меня уважали. Чтобы мне в кроссовки тоже напустили пены для бритья! – жалобно сказал Бубу.
Цаккель издала неопределенный звук.
– Это совершенно незачем. Уважение не так важно, как людям кажется.
Бубу кусал губы.
– Простите, что я показал вам хер, – прошептал он.
Цаккель слегка растянула губы в улыбке:
– В твое оправдание – это так себе хер. – И она отмерила несколько жалких сантиметров между большим и указательным пальцами.
Бубу загоготал. Цаккель сунула кулаки в карманы и тихо посоветовала:
– Стань полезным команде, Бубу. Тогда тебя будут уважать.
Она ушла, не дожидаясь следующего вопроса. В ту ночь Бубу лежал без сна, ломая голову над ее словами.
По дороге домой он зашел в магазин. Купил пену для бритья, чтобы батя не расстраивался. Когда Хряк увидел в прихожей испачканные кроссовки, он обнял сына. Такое случалось нечасто.
21
Он лежал на земле
Раскачиваясь и тяжело сопя, Суне брел через ледовый дворец. Не было секунды, когда бы он не тосковал по своей тренерской работе, но больше он на трибуны не поднимется. Покуда мы стареем, хоккей молодеет и в какой-то момент выбрасывает нас вон без малейших сантиментов. Потому что он продолжает жить и развиваться ради новых поколений.
– Цаккель! – задыхаясь, крикнул Суне, заметив женщину, которая забрала у него его дело.
– Да? – отозвалась та, выходя из раздевалки.
– Как сегодняшняя тренировка? Какие ощущения?
– «Ощущения»? – переспросила Цаккель, словно услышала незнакомое слово.
Суне привалился к стене и слабо улыбнулся.
– В смысле… быть хоккейным тренером в нашем городе непросто. Особенно если ты… ну, ты поняла.
Он имел в виду – «женщина». И Цаккель ответила:
– Быть хоккейным тренером везде непросто.
Суне с сожалением кивнул:
– Я слышал – один из игроков показал тебе свой… э-э… член…
– Не совсем, – отрезала Цаккель.
Суне смущенно закашлялся:
– Не совсем показал?
– Не совсем член, – поправила Цаккель, показав расстояние между большим и указательным пальцами.
– Ну… вот так уж с ними… с парнями. Они иногда… – пробормотал Суне, не отрывая глаз от собственных коленей.
Цаккель, кажется, рассердилась.
– А ты откуда знаешь, что кто-то мне показал член?
Суне решил было, что эта демонстрация ее задела.
– Если хочешь, я поговорю с парнями. Я понимаю, что ты обижена, но…
– Говорить с моими хоккеистами – не твое дело. Говорить с моими хоккеистами – МОЕ дело. И единственный человек, который решает, оскорблена я или нет, – это я.
Суне задрал бровь:
– Гляжу, тебя не так просто обидеть.
– Обида – просто чувство.
Цаккель сказала это таким тоном, каким говорят об инструментах. Суне сунул руки в карманы и пробормотал:
– Быть тренером в Бьорнстаде нелегко. Особенно когда дела идут неважно. Поверь мне, я занимал твою должность всю свою жизнь. И в этом городе есть люди, которым не понравится, когда хоккейный тренер выглядит… как ты.
