– Как тебя зовут? – спросила Цаккель, но вратарь только пробормотал нечто невразумительное, обращаясь к половицам.
Давид обеспокоенно кашлянул:
– Ребята в команде зовут его Зазубами. Потому что он… держит язык за зубами.
Давид оказался прав. Из юноши вышел потрясающий вратарь, и он, ни слова не произносивший без необходимости, сразу понравился Элизабет Цаккель. Житель Хеда, он будет играть в «Бьорнстаде» почти двадцать лет, он так и не сменит клуб; в один прекрасный день он станет в глазах фанатов бо́льшим медведем, чем любой другой хоккеист. Но он не будет играть под номером 1, потому что это номер Видара. Он напишет «1» у себя на шлеме, и за это черные куртки всегда будут скандировать в его честь чуточку громче.
…Давид пожал ему руку, и семнадцатилетний ушел в раздевалку. Давид потоптался на месте и наконец набрался смелости:
– Как там Беньи?
Нижняя губа у Цаккель едва заметно дрогнула. Голос чуть слышно сорвался.
– Нормально. Думаю, что с ним все будет… нормально.
Она тоже никому не отдаст свитер с номером 16 – ни в одной из команд, пока работает тренером. Цаккель и Давид взглянули друг другу в глаза, и Цаккель сказала:
– Задайте нам сегодня жару как следует.
– Это вы задайте нам жару! – улыбнулся Давид.
Вот это был матч. Люди будут вспоминать его еще несколько лет.
* * *
Теему явился в питомник один, он принес конверт. Беньи сидел на крыше. Поколебавшись, Теему залез к нему и сел рядом, в полуметре от него.
– На матч собираешься? – поинтересовался он.
Ответ Беньи прозвучал вовсе не дерзко. А почти счастливо.
– Нет. А ты?
Теему кивнул. Он не бросит ходить на хоккей. Иные станут думать, что хоккей слишком напоминает ему о брате, но правда в том, что иногда лед будет для Теему одним из немногих мест, где ему хватит сил вспоминать Видара. Местом, где ему не больно.
– Думаешь свалить, да? – констатировал он наконец.
– Откуда ты знаешь? – Беньи как будто удивился.
В глазах Теему что-то мелькнуло.
– У тебя такой вид… я надеялся, что в один прекрасный день так будет выглядеть Видар. Как будто ты просто надумал… свалить.
Казалось, что малейший ветерок сдует Теему, как карточный домик. Беньи протянул ему сигарету.
– Куда ты хотел, чтобы Видар уехал?
– Куда угодно, где он смог бы стать чем-то… бо́шим. – Теему выпустил дым из ноздрей. – Чем думаешь заняться?
Беньи глубоко затянулся.
– Не знаю. Просто хочу понять: если я не хоккеист, то кто? Вряд ли у меня это получится, если я останусь здесь.
Теему сосредоточенно кивнул:
– Ты потрясающий хоккеист.
– Спасибо, – сказал Беньи.
Теему быстро встал, словно испугался, что беседа сейчас свернет туда, где он не готов оказаться. Бросил конверт Беньи на колени.
– Паук с Плотником вычитали в интернете, что какой-то радужный фонд собирает деньги на… короче… людей, которых в разных странах преследуют и сажают за то, что они…
Он замолчал. Беньи, глядя на конверт, прошептал:
– Как я?
Теему отвел взгляд. Щелчком отбросил окурок и кашлянул.
– В общем… ребята решили, что деньги из фонда «Шкуры» должны пойти на… вот это. И передают их тебе.
Беньи, похоже, был раздавлен.
– Надо, чтобы я передал деньги в этот радужный фонд, потому что я один из них?
Теему уже полез было вниз по лестнице, но задержался и посмотрел Беньи в глаза:
– Нет. Мы хотим, чтобы ты отдал им деньги, потому что ты один из нас.
* * *
Рамона расхаживала по «Шкуре», пила обед и единолично руководила строителями посредством самых отборных ругательств. Петер Андерсон шагнул через порог; он выглядел совсем как тот мальчик, которым был когда-то, когда приходил забрать упившегося отца домой.
– Как дело движется? – спросил он, оглядывая результаты ремонта.
– После пожара пахнет лучше, чем до. – Рамона пожала плечами.
Петер слабо улыбнулся. Рамона тоже. Они еще не готовы были рассмеяться, но хотя бы начали двигаться в правильном направлении. Петер вдохнул так глубоко, что зрачки дернулись, и сказал:
– Это тебе. Как члену правления «Бьорнстад-Хоккея».
Рамона молча смотрела на лист бумаги, который Петер положил на барную стойку. Она поняла, что это, и отказывалась взять лист в руки.
– В правлении сидит целая толпа мужиков в пиджаках. Отдай кому-нибудь из них!
Петер замотал головой:
– Я отдаю его тебе. Потому что ты единственный человек в правлении, кому я доверяю.
Рамона погладила его по щеке. Дверь «Шкуры» отворилась, Петер обернулся и увидел на пороге Теему. Оба инстинктивно подняли ладони, словно чтобы показать: никто из них не хочет ссоры.
– Я… могу зайти попозже, – предложил Теему.
– Нет-нет, я уже ухожу! – стал настаивать Петер.
Рамона фыркнула на обоих:
– Ай, да помолчите вы. Садитесь вот, пейте пиво. Я угощаю.
Петер кашлянул:
– Мне бы кофе.
– Мне тоже. – Теему повесил куртку.
Петер поднял чашку, словно бокал. Теему тоже.
– Тоже мне мужики, – недовольно проворчала Рамона.
Петер, глядя в стойку, сказал:
– Не знаю, станет тебе легче или нет, но я думаю, что Видар мог далеко пойти как хоккеист. Может, на самый верх бы поднялся. Он был по-настоящему хороший игрок. – Брат он был еще лучше, – отозвался Теему.
И улыбнулся. Рамона тоже. Петер кашлянул:
– Чудовищная потеря…
Теему покрутил кофейную чашку, рассматривая поднявшиеся в ней мелкие волны.
– Вы с женой потеряли первого ребенка, да?
– Да. Исака. – Петер, тяжело дыша, закрыл глаза.
– Можно это как-то пережить?
– Нет.
– И как тогда выжить? – Теему крутил кофе в чашке. Оборот, еще оборот.
– Стать бойцом, – прошептал Петер.
Теему чокнулся с ним кофейной чашкой. Петер долго колебался, но все же сказал:
– Я знаю – вы с парнями считаете меня врагом Группировки. Может, вы и правы. Я всегда думал, что насилию не место рядом со спортом. Но я… да… ты знай: я понимаю, что в жизни все непросто. Я знаю, что это и ваш клуб. И сожалею о тех случаях, когда я… заходил слишком далеко.
Ногти Теему печально пощелкивали по фарфору кофейной чашки.
