Адвокат Вадима Петренко энергично кивает. Видимо, от несговорчивой Софьи Павловны в роли свидетельницы он ничего хорошего не ожидал и охотно отпустил бы ее уже с миром.
Но сам Петренко, похоже, заинтересован в правде больше, чем в положительном исходе дела.
Он стряхивает со своего рукава руку удерживающего его на месте адвоката, вскакивает и требует:
– Договаривай, мама!
– Хорошо, ты сам просил.
Софья Павловна отворачивается от сына и смотрит на меня:
– Что ж, слушайте: да, я ночевала в номере Гуреева, но не спала с ним!
– Это неправда! – рядом с Вадимом, который так и не сел – стоит, сжимая кулаки, всакивает его адвокат. – Есть фотография, подтверждающая…
– Что? Что подтверждающая? – Бывшая учительница наклоняет голову к плечу и улыбается, будто ожидает, что нерадивый ученик что-то сейчас сообразит и ответит так, как надо.
– Интимность позы мужчины и женщины на фото, их скудные одеяния, румянец и растрепанные волосы дамы определенно выдают: эти двое только что выбрались из постели! – горячится адвокат.
– Так и было, – кивает Софья Павловна, продолжая улыбаться одобрительно и с толикой сожаления – мол, правильно, малыш, но не совсем. – Только не из одной постели, а из двух разных постелей! Гуреев – из собственной, а я – из нашей с Максимовым! Сережка просто попросил Роберта сфотографироваться вместе со мной – хотел сделать мне приятное, все старался произвести впечатление важного и влиятельного человека, каким он никогда, конечно, не был… Ты понял, Вадик?
Она снова обращается к сыну:
– Твой отец – никакой не Роберт Гуреев. Ты сын Сереги Максимова, бывшего фотокора районной газеты, нынче заурядного пляжного фотографа! Ну, теперь доволен?
– Вы лжете! – кричит адвокат. – Зачем вы лжете, Софья Павловна?! Хотите навредить нелюбимому сыну? Но у нас есть письмо вашей матери, к сожалению, ныне уже покойной Риммы Бронштейн, она уверенно утверждает, что Вадим – сын Роберта Гуреева. С ваших собственных слов утверждает!
– О-о-о, так вот откуда ноги растут! – зло веселится свидетельница. – Это мамочка расстаралась, ну кто бы сомневался! Для дочери что-нибудь хорошее сделать она не хотела, зато для любимого внука Вадюши готова была в лепешку разбиться! Деньги – ему, вызов в Ираиль – ему, все имущество свое по завещанию – ему, гордое имя и знаменитого папочку – тоже ему! Ан нет, ошиблась мамочка!
– Поясните, – прошу я.
– Обманула я ее, – охотно отвечает Софья Павловна. – Забеременела от Максимова, а сказала, что от Гуреева. Боялась правду сказать, понимаете? За Максимова, голодранца и хлыща, мамочка меня точно взгрела бы, а за великого артиста даже не ругала, с пониманием и сочувствием отнеслась…
– Это возмутительно! – Адвокат еще пытается спасти положение. – Эта женщина, эта мать-кукушка злонамеренно искажает факты, руководствуясь застарелым чувством вражды к своему несчастному, нелюбимому, обделенному родительским вниманием сыну! Но вскоре будет готов ДНК-тест на отцовство…
– Не надо! – Вадим Петренко, багровый от стыда и злости, решительно останавливает своего юриста. – Я знаю свою мать, она сейчас сказала правду. Наконец-то…
В зале тихо, все смотрят на него.
– Спасибо, мама, – Вадим кивает Софье Павловне. – Ну хоть так я все узнал, не было бы счастья… Извините, – говорит он уже мне. – Я, это… Снимаю свою кандидатуру, забираю заявление, как надо правильно говорить? Беру самоотвод из наследников.
Он разворачивается и идет к выходу.
– И правильно, Вадя, и шоб они подавились тем наследством, кому оно нужно, мы и сами прокормимся! – громко, с вызовом, произносит дородная румяная женщина и пробирается, наступая на ноги сидящим, к остановившемуся Петренко. – Подумаешь, не царевич, так и шо? У тебя свое собственное царство есть – семья, хозяйство, сервис, ты и сам уже целый царь, со своими царевичами и царевнами, их у нас с тобой четверо, и это если внуков не считать…
Она выбирается в проход, гладит насупленного супруга по плечу и просительно говорит:
– Давай домой уже, а, Вадя?
– Пока там трон не запылился? – неожиданно хмыкает Вадим, прекращая хмуриться.
Одной рукой он приохватывает широкую талию супруги, другой не глядя машет назад – мол, пока-пока!
И так, в обнимку, они и уходят из зала суда.
Я открываю рот и поднимаю молоток, но не успеваю издать ни звука: тишину в зале сметает гром аплодисментов.
Смеются журналисты, хохочут и рукоплещут зрители. Растерян, но тоже уже улыбается оставшийся не у дел адвокат. Только Софья Павловна молчит с таким озадаченным видом, словно она не учитель с соракалетним стажем, а неисправимая двоечница, которой сейчас вдруг сказали: «Садись, Софа, два!»
Я смотрю на дверь. Аплодисменты в зале не стихают – великий Гуреев в такой ситуации уже вышел бы на бис, но Вадим Петренко не возвращается.
Для него эта история закончилась – и, кажется мне, не худшим образом.
Улыбающаяся Натка из заднего ряда показывает мне большой палец. Чему она-то радуется, интересно? Что именно одобряет? Не думаю, что самоотводу одного из претендентов на наследство.
Я уверена: уж сестрица-то отработает все варианты.
Натка нагрянула ко мне в субботу. Явилась без предупреждения, зато с дарами: сразу с двумя корзинками, до краев наполненными спелой вишней.
Я только взглянула на эту летнюю роскошь – и шумно сглотнула слюну, распахивая дверь пошире.
– Тебе привет от Сеньки и Сизовых, – сказала Натка, проходя сразу на кухню.
Там она поставила корзинки на стол, открыла морозилку, заглянула в нее, одобрительно буркнула «Угу-м!» и наставила на меня указательный палец:
– Так, быстро решай: варим компот, лепим вареники или просто замораживаем?
– А-а-а…
– Ты у нас судья или кто? Чего мычишь, не телишься? Решай уже, говорю!
Я обиделась:
– Так решать непрофессионально! Мне сначала нужно выяснить все обстоятельства! Подвинься…
Я заглянула в холодильник и удостоверилась, что там есть яйца, сметана и сливочное масло, потом открыла шкафчик и убедилась в наличии муки и сахара. Если хоть чего-то не будет – какие тогда вареники? Это же только так говорится – «вареники с вишней», на самом деле по рецепту еще много чего нужно.
– Ты еще кран открой и проверь, есть ли в трубах вода, чтобы вареники в ней варить, – посоветовала Натка, опоясываясь фартуком.
– Не понимаю, чего ты придираешься, – проворчала я, расчищая поле битвы за вкусный ужин – кухонный стол. – Мы, судьи, вот такие – основательные, несуетные, добросовестные…
– И просто добрые, – согласно кивнула сестрица и умильно мне улыбнулась.
