– Уже хорошо…
– Хотя и могла бы, – закончила Натка и, кажется, призадумалась. – Это несложно и даже не очень дорого…
– Так… С этого места попрошу поподробнее. Что там такое противозаконное ты можешь сделать с легкостью и без затрат?
– Ну, не совсем без затрат, даже наоборот, расходы будут чуть больше, зато результат гарантирован…
Натка испытующе посмотрела на меня, помялась – рассказать, не рассказать?
Все же решилась:
– В клинике, куда я ездила разузнать насчет анализов, мне дали понять, что есть два варианта развития событий…
– Разумеется, – кивнула я. – Либо анализ будет положительный, либо отрицательный!
– Не так, – Натка помотала головой, красиво разбросав кудри по плечам. – Анализ будет или достоверный, или положительный!
– Погоди-ка…
Мне понадобилось время, чтобы вникнуть в скрытый смысл сказанного.
– То есть тебе намекнули, что в клинике могут подделать результат, если ты выразишь соответствующую заинтересованность в денежных знаках?!
– Красиво формулируешь!
– Натка, не шути с такими вещами! Это же уголовная ответственность!
– Моя?
– Нет. – Я остыла. – Эксперта. А в какую клинику ты обращалась?
– В центр семейной медицины «Вместе», а что?
– А то, что я мудрая женщина. – Я усмехнулась. – Не зря отправила наследников Гуреева переделывать ДНК-тест! У Анны Горловой заключение было как раз из ЦСМ «Вместе»!
– Это не доказывает, что результат обязательно поддельный.
– Не доказывает, – согласилась я. – Но настораживает. И побуждает проверить. Имей в виду, любой судья поступит именно так.
– То есть ты мне советуешь…
– Не стимулировать экспертов дополнительными суммами…
– То есть не подкупать их, да?
– Да. Какой будет результат, такой и будет.
Натка вздохнула:
– Рок, фатум, судьба! – С этими словами она тремя щелчками сбила со стола арбузные аватары своих бывших.
И пришлось мне, хромоногой, на ночь глядя мыть полы в кухне, а ведь так не хотелось…
Из неопубликованных дневников Роберта Гуреева О балерине, с которой провел всего одну ночь.
У нее было красивое имя, просто прекрасное для русской красавицы – звезды классического балета: Татьяна Громова. «Итак, она звалась Татьяна…»
Думаю, ей было немного за тридцать. Я, разумеется, не спрашивал, но не потому, что это было бы бестактно. Годы, записанные в ее паспорте, никакого значения не имели, мне и так было ясно, что она вступает в возраст ухода. Не из жизни, упаси боже, – с большой сцены. И ее это мучило.
Я видел много таких девочек и мальчиков. Они были красивы, талантливы и трудолюбивы, они работали до седьмого пота с утра до вечера, а ночью продолжали танцевать во сне. Они мечтали стать новыми Плисецкими и Барышниковыми, и они вполне могли ими стать, если бы звезды сложились чуть иначе.
Самое обидное было именно это: они сделали все, что зависело от них, и при других обстоятельствах этого хватило бы. Но что-то не совпало, не сошлось в незаметных и незначительных мелочах, и та картинка, которая собирается из множества разноцветных кусочков – дел, знакомств, городов, предложений, визитов, не сказанных и сказанных слов, опрометчивых или взвешенных решений, – не обрела должной четкости и яркости. Не стала шедевром.
Так интересный узор в калейдоскопе отличается от гениальной мозаики.
И если тот, чья жизнь является этим калейдоскопом, достаточно умен и честен, чтобы признать разницу, его можно только искренне пожалеть. Уж лучше быть самовлюбленным глупцом, уверенным в своей безусловной ценности для искусства, такие обычно живут очень долго и счастливо.
То, что она несчастна, читалось в ее глазах, в интонациях и жестах. Она уже знала, что достигла предела, но еще не смирилась с этим знанием и, понимая, что сама ничего уже изменить не сможет, страстно жаждала чуда.
А чудом был я. Тот, у кого все получилось – и благодаря, и вопреки.
Конечно, я нравился ей и как мужчина, но тянуло ее ко мне не простое и понятное плотское влечение, даже не то восторженное чувство, которое питают к своему кумиру поклонники. Я был огнем, а она летящим на свет мотыльком. Не в том банальном смысле, который подразумевает губительность короткой и яркой связи, а буквально: она хотела прикоснуться к моему пламени и взять немного себе.
Ей казалось – ошибочно, разумеется, – что я владею каким-то секретом, чем-то вроде магии, которая при прочих равных обеспечила мне решающее преимущество перед другими красивыми, умными, талантливыми и трудолюбивыми.
Она не спрашивала меня, в чем мой секрет, мы с ней не говорили об этом – мы с ней вообще ни о чем не говорили той ночью, а вечером успели переброситься лишь парой слов и понимающими взглядами, – но я знал, чего она ищет, и был бы рад дать ей то, что нужно… Но как?
Самые нежные касания, самые страстные объятия, самые глубокие взгляды, самое искреннее желание поделиться звездной судьбой и золотой славой – все это может лишь красиво обмануть и ненадолго утешить.
Будь у меня на самом деле тот волшебный огонь, я бы подарил ей немного не для того, чтобы она совершила карьерный взлет.
Я бы поделился с ней магией, чтобы она легко и без сожалений сошла наконец с того пути, который измучил ее тело и изранил душу. Тогда она могла бы просто жить и быть счастливой.
Мы провели вместе всего одну ночь и никогда больше не встречались.
Я думаю, это хорошо: наверное, это значит, что она рассталась со сценой.
Надеюсь, ей удалось найти свое счастье в чем-то другом.
Ей нравилось, когда он называл ее детским именем – Тата. Это звучало так уютно, мило, старомодно – Игорю вспоминались знакомые с детства стихи Чуковского:
Любит, любит наша Тата
Маленьких котят.
Но всего милее Татеньке
Не котенок полосатенький,
Не утенок,
Не цыпленок,
А курносый поросенок.
Поросенком рядом с Татой, казалось Игорю, смотрелся он сам. Не потому, что он был курносым или толстым, – не был, просто образный ряд выстраивался какой-то такой. Принцесса и Свинопас. Тата и Игорь. Хотя внешне все выглядело гармонично, им часто говорили, что они красивая пара.
А они не были парой, просто упорно держались вместе.
Это были такие же классические, как балет, отношения. Игорь был в Тату безнадежно влюблен. Тата считала его своим лучшим другом.
Он и был им – и лучшим, и единственным.
