– Да-да, – согласился Аркадий Викторович, вытер торопливо, чуть смущаясь своей минутной слабости, слезы и посмотрел на дочь. – Ты не представляешь, какой камень сняла с моего сердца. – И, собравшись, переведя дыхание, спросил: – Я надеюсь, ты не осерчаешь, но я запустил процесс опекунства, еще до твоего согласия и решения. – И объяснил: – Мне осталось не так много времени, и я хотел бы успеть все уладить, пока еще остались силы. У меня есть хорошие знакомые и друзья, имеющие отношение к оформлению опекунства, и я попросил их ускорить формальности, а данные твоего паспорта у меня есть. И нам очень поможет, что ты не меняла фамилию. Но этот процесс можно остановить в любой момент, и если бы ты не смогла взять на себя такую ношу, не решилась, то все бы переигралось.
– Я не против, пап, что ты, даже наоборот, – уверила его Арина. – Очень хорошо, что механизм уже запущен. Ты для этого просил меня привезти целый ворох документов?
– Да, именно. Ты их собрала, успела?
– Все привезла и все успела. Справку о доходах я сама визирую, медкнижка при моей работе обязательна, а карта из поликлиники у меня дома, как и свидетельство о рождении, документы на квартиру и все остальные нужные бумаги.
– Тогда мы не будем откладывать и завтра, прямо с утра, займемся оформлением.
– Хорошо, – с готовностью согласилась она.
– Я так тебе благодарен, – снова повторил отец. – Я боялся уйти и оставить ее с чужими…
– Я понимаю, пап, понимаю, – уверила его Арина с преувеличенной бодростью и поспешила перевести этот разговор, спросив: – А молчит Симочка всегда или из-за того, что незнакомый человек рядом?
– Да нет, она у нас девочка общительная с близкими людьми, лопочет на своем языке бойко, я почти все понимаю, – благодарно подхватил тему Аркадий Викторович.
И вдруг, словно в подтверждение его слов, Симочка произнесла четко и ясно своим звонким голосочком:
– Мама, – и показала ручкой на Арину.
Арина с отцом оторопели, даже дыхание затаили, в изумлении глядя на ребенка, а Симочка поднялась на ножки с колен деда, протопала по дивану к Арине, протянула к ней ручки с явным требованием взять ее, и, когда Арина подхватила ребенка, та посмотрела на нее еще раз все тем же своим странным, поразительным для малыша такого возраста, прямым серьезным взглядом и повторила:
– Мама.
И обняла за шею, снова пристроив головку ей на плечо.
Арина осторожно прижала теплое маленькое тельце к себе, прикрыла глаза, и в этот момент неожиданно и мощно ее затопило, накрыв с головой, чувством бесконечной, огромной материнской любви к малышке, от которого перехватило дыхание и защемило сердце, и что-то изменилось навсегда в мире и пространстве, принимая, вплетая в новую реальность эту безусловную любовь матери к ребенку и ребенка к матери…
И абсолютно ясно и четко Арина вдруг поняла и осознала в полной мере, какое великое откровение и какие чувства пережил и испытал Артем Красногорский, держа на руках ее спящего сына Матвея.
Каково это – не вынашивая дитя, не рожая его, не воспитывая с грудного возраста, осознать и почувствовать истинную огромную родительскую любовь.
Это что-то определенно из области чудес – недоступное людскому пониманию Божье Провиденье. Все просто.
– А-ах. – Артем резко сел на кровати и выдохнул.
Сон был жарким и слишком уж реалистичным.
Ему снова снилась Арина, они целовались до одури, до реального, а не метафорического головокружения, до забвения, и срывали друг с друга одежду, и их несло вперед, и Артем во сне ощущал и переживал их соединение, и вот они вместе, что-то горячо шепча друг другу, целуясь, сливались в одно целое и, когда практически подошли к самому апофеозу, почти взлетели, какая-то сила отрывает его от нее, и он просыпается…
– Да чтоб тебя!.. – выругался Красногорский, постепенно приходя в себя от эмоционального потрясения, и жестко потер ладонями лицо. Этот сон снится ему все чаще и чаще, заставляя просыпаться в поту, на нерве, посреди ночи и возбужденно, судорожно думать об Арине.
Они не виделись уже больше двух месяцев. Сначала она рванула в Сочи, откровенно сбегая после их разговора, а потом неожиданно улетела во Владивосток и вот уж больше месяца сидела там.
А он все гадает – как она? Что у нее там? Почему задержалась так надолго, оставив бабушку и Матвея одних? Артем уж не один раз думал и порывался полететь в тот Владивосток и разобраться на месте, что, собственно, происходит у нее в жизни. Может, ей помощь нужна или дружеская поддержка? И каждый раз останавливал себя резонными аргументами – была бы нужна помощь, он бы уже знал. А так примчится – только хуже может сделать, что-то он не заметил с ее стороны горячего желания с ним общаться.
И «агент» его толком ничего не выяснила, только добавила лишних вопросов:
– Не знаю, Артемушка, что там у них. Аня сказала, что Ариша улетела по каким-то семейным делам, а по каким – не уточнила. Подробности я не выспрашивала, это не этично. Если бы Анечка захотела и могла, она бы мне сама рассказала.
Вот какие такие важные семейные дела? Что-то с отцом? Вроде бы он у нее во Владивостоке живет, но они, насколько известно Красногорскому, давно не общаются.
И эти сны, изводящие, яркие, реальные, черт бы их побрал!
После Арины у него не было секса ни с кем, ни разу за все эти два месяца, прямо монашествует, а не живет.
Недавно позвонила его бывшая пассия, с которой у них одно время происходил достаточно бурный роман и с которой они порой встречались для дружеского секса, когда оба были временно не в отношениях, и предложила встретиться, развеяться.
Красногорский было собрался, джентльменский набор купил: цветы, шампанское той марки, что любит дама, фрукты, элитные сыры и икру. И вдруг остановился перед тем, как сесть в машину и ехать к ней – неожиданно ярко представив, как все будет происходить по отработанной и отлаженной уже схеме: он приедет, она кинется на него, изображая страсть, и после первого захода они устроятся за барной стойкой ее кухни, будут пить шампанское и буднично рассказывать друг другу про дела-работу, про общих знакомых, сделают еще парочку неспешных заходов, без особой страсти и прыти, прекрасно зная все предпочтения друг друга в постели и в жизни.
И таким это показалось ему пустым и бессмысленным, чисто физиологичным актом, слегка приукрашенным легким антуражем, что стало кисло на душе, и ехать ему напрочь расхотелось. И он отговорился простым – «не могу», ни разу не соврав.
Вот как-то не может он. После того, что испытал с Ариной…
Арина. Она как гвоздь в ботинке, как бесконечно ноющий зуб.
Он скучал по ней, порой прямо-таки непереносимо сильно скучал. И вспоминал, как все у них было, вот так: до одури, до потери разума, вместе, вдвоем в каждом вздохе, до исступления, «всей дрожью жилок», как назвал это когда-то Пастернак. И вместе туда – на вершину.
