И зачем же ей понадобился Артур?
Этот вопрос иногда приходил ему в голову. Ее ум, красота и подкованность, его плешка. Тридцать лет разницы в возрасте. Однажды ночью, мучаясь угрызениями совести и допивая шнапс из ее шкафчика, он спросил:
— Почему ты выбрала меня? А не какого-нибудь молодого, подающего надежды профессора?
— Только не надо напрашиваться на комплименты, — ответила Ульрика. — Я этого не люблю.
— Но меня-то ты любишь. И мне хочется знать почему.
— Это личное.
— Пожалуйста.
Она вздохнула:
— Если хочешь, расскажу тебе историю о юной немке, выросшей под Франкфуртом.
Артур поежился. Его член уже начал оттягивать трусы.
— Расскажи.
Ульрика кивнула. И начала. Она была застенчивым подростком — заучкой и изгоем. Ее единственная подруга Карин жила в небольшом домике рядом с Метцельпарком, на другом конце района Заксенхаузен-Зюд, и Ульрика почти каждый день ездила к ней в гости на велосипеде. Но как-то весной у ее подруги выросла грудь. Карин моментально обрела популярность, и Ульрика часами просиживала в одиночестве на ее крыльце — ждала, пока подруга нагуляется с новыми друзьями и вернется домой. Однажды вечером Ульрику увидел отец Карин; он пригласил ее в дом, спросил, что случилось, и она все рассказала; он внимательно ее слушал и был очень красив — крупные сильные руки, широкая грудь…
— Все, хватит!
Артур мгновенно скис. Его одолела ревность. Он вытряхнул эту историю из памяти, как собака отряхивается от воды.
— Ты была права. Ни к чему мне это знать.
Учитывая, что его жене недавно диагностировали рак груди, осень 2012-го могла быть намного хуже. (Артура бесконечно волновало здоровье Франсин, но еще больше он волновался за себя: что-то с ним будет после ее смерти? Ясно что: он не протянет и часа. Ульрика стала его запасным вариантом, желанным и необходимым в равной степени.) Интрижка настолько встряхнула и взбодрила Артура, что в его жизни начали происходить нежданные, неумышленные перемены. Во время лекций он стал позволять себе художественные отступления и высмеивать университет (к неописуемому восторгу студентов). Сплетни, конфликты, злые козни — оказалось, что все это куда больше интересует его учеников, чем крутящий момент и геометрия движения, причем даже закоренелых гиков, посещавших его лекции лично (хотя прямые трансляции можно было смотреть из любой точки, где работал университетский вай-фай). Артур стал больше общаться с детьми: по дороге к Ульрике или от нее у него было прекрасное настроение и он строчил им задорные эсэмэски.
Он превратился в идеального мужа, эдакого заботливого и чуткого медбрата. Одиночество больше его не страшило, и он сумел полностью посвятить себя жене.
Однако Франсин имела за плечами двадцатипятилетний опыт работы психотерапевтом, а с Артуром жила еще на десять лет дольше. Конечно, она обратила внимание на внезапную обеспокоенность мужа ее самочувствием, на то, как он часами просиживал в ее палате, как тактично беседовал с детьми о ее здоровье. Друзья тоже говорили, что никогда не замечали за ним подобной заботливости.
Она поняла: что-то здесь нечисто.
И решила обойтись без упреков — сразу перешла к делу.
— Я не хочу знать, как ее зовут, и тем более — сколько ей лет, — проговорила она, лежа в полуобморочном состоянии на своей койке в онкологическом отделении. Прозрачные трубки соединяли ее с мешочками на металлической стойке для капельниц. — И не надо ко мне подмазываться, пожалуйста. Позови Мэгги.
— Ты все неправильно поняла, — сказал Артур. — Я просто изменился! Разве я не мог измениться? Стать… ну, хорошим?
— Нет. Думаю, не мог.
Больнее всего Артура ужалила даже не правота Франсин, а то, насколько хорошо жена его знала, — верное свидетельство долговечности их отношений. Которыми он так запросто пренебрег.
Ему стало очень совестно. До ужаса стыдно. Франсин все знает, и теперь ему не загладить вину даже бесконечной заботой. Если раньше каждый час, проведенный в больнице «Барнс-Джуиш», каждая прочитанная страница руководств «Быть рядом» и «Итак, у вашей жены рак груди» помогали ему немного унять зуд совести, то теперь этот зуд усилился. Не в силах разорвать связь с Ульрикой, Артур пришел к выводу: нет, он не тот человек, который изменяет умирающей жене, — он человек, который просто не может перестать.
Артур вырос в семье, принадлежавшей к среднему классу (тогда это понятие еще существовало), и готовность Франсин тратить деньги прекрасно уравновешивала его врожденную бережливость. После смерти жены он, разумеется, понял, что без ее дохода образ жизни придется изменить — слегка подзатянуть пояс… Но к полному финансовому краху он оказался не готов.
Думать об этом было неприятно и тяжело.
Прочитав завещание Франсин, он узнал о секрете куда более красноречивом, нежели его собственные любовные похождения. В ходе изнурительного бюрократического кошмара, последовавшего за смертью жены, выяснилось, что последние тридцать лет Франсин тайно владела портфелем ценных бумаг, созданным незадолго до их свадьбы. Портфель этот с годами превратился в целое состояние.
Франсин никогда не владела необходимыми для игры на бирже навыками и знаниями, ничего не смыслила в балансовых отчетах, дивидендах и индексах (у нее было «туго с цифрами»), но надо же — она каким-то чудом умудрилась предсказать подъем крупной компьютерной корпорации и при этом проявила поразительную дальновидность: инвестировала деньги в менее привлекательные на первый взгляд области вроде производства цельнозерновой муки (например, в компанию, производившую «Шоко-хрустики», от одного вида которых у Артура теперь начинал дергаться глаз).
Все это могло оказаться чудом и даром свыше, не случись у Артура интрижки с медиевисткой. Однако интрижка случилась, и Франсин о ней узнала.
За несколько дней до смерти она переписала завещание.
И разделила деньги между детьми.
Артуру не досталось ни цента.
Они жили в Шуто-Плейс — элитном закрытом районе между Форест-парком и Дельмар-луп в Юниверсити-Сити. Плавно изогнутые улицы района располагались друг за дружкой и образовывали эдакую концентрическую подкову. Улицы эти были законной собственностью жителей: именно жители занимались уборкой, благоустройством и ремонтом дорог и тротуаров, а по весне прятали под густой сенью деревьев пасхальные яйца для детей. Такой «частный сектор» посреди города был сугубо местным явлением — изобретением прусского землеустроителя, вошедшего в муниципальный совет благодаря женитьбе на одной из его чиновниц. Безмятежную тишину улочек обеспечивал регулируемый въезд: в каждой из высоких, почти крепостных стен, окружавших миниатюрный район, имелись угрожающего вида ворота. Исторически стены защищали Шуто-Плейс от нищих, черных и евреев. Но прогресс не стоял на месте: в 2015 году ворот и башен уже не было (впрочем, толстые каменные столбы по углам района остались), да и к евреям отношение стало иным.
