Мэгги пропустила его слова мимо ушей. Тогда он принялся рассказывать, как его бабуля несколько лет назад заболела и все твердила, что он не должен целыми днями хандрить по этому поводу.
— Вообще-то, тут совсем другое, — сказала Мэгги.
Но в каком-то смысле он был прав. Она заранее решила, что ей не понравится на реке, а значит, никто не упрекнет ее в том, что она веселилась с друзьями, пока ее мать медленно умирала в больнице.
— Ты прямо специально нагоняешь на себя тоску, — заметил Майки.
Его меткое замечание ударило по больному: где же он прятал эту удивительную наблюдательность в последние пять месяцев их… ну, допустим, романа?
Фейнштейн хорошо разбирался в пиве и сказал, что «берет алкоголь на себя». Но двенадцатибаночный клад индийского белого эля из частной пивоварни уже высушил Мэгги изнутри, а до конца сплава оставалось еще три часа. Однообразие окружающей действительности и почти полное отсутствие какого-либо движения начисто стерли пространство. Осталось только время, и его было слишком много. Вдалеке показалась тонкая ниточка облаков. К распухшей от комариного укуса лодыжке Мэгги то и дело возвращался какой-то другой комар. После того как Майки попросил выдавить ему прыщ на спине, а Фейнштейн очнулся и подставил солнцу белое брюхо в родинках, она вдруг поняла, что больше не может выносить их присутствия, и сблевала в воду.
В том же часу умерла Франсин.
Мэгги думала, что может позволить себе один-единственный раз выбраться из больницы — немного отдохнуть от колючего писка аппарата для анальгезии, стона содрогающихся катушек МРТ, капельниц и всепроникающего запаха рвоты, прикрытого перекисью. За это желание она — причем совершенно заслуженно — поплатилась.
Выпив кофе с братом, она позвонила Майки и напросилась к нему домой.
Их расставание прошло излишне бурно. Она и сама это понимала. Вообще-то, Майки был беззлобный парень, добрый и внимательный, но однажды днем, сев за его ноутбук, Мэгги обнаружила в истории браузера бесконечный список просмотренных на ютубе интервью с выдающимися представителями Нового атеизма
[2]. Кое-как выдержав сорок три секунды лившейся с экрана взвешенной исламофобии, Мэгги влетела в заполненную паром ванную комнату их с Майком квартиры и объявила, что съезжает. От потрясения он поскользнулся в душе. И шторку содрал.
Расставание далось ему тяжело, хотя Мэгги знала, что у него тоже были к ней претензии. Например, он терпеть не мог, когда она описывала героев его любимых комиксов до обидного простыми терминами из диагностического справочника психических расстройств. («Лицо со Шрамом — не нарциссическая личность! — вопил Майки. — Он просто Лицо со Шрамом!»)
Как бы то ни было, она решила, что переезд из Мидтауна в Уильямсбург определенно пойдет ему на пользу.
— Уильямсбург? — переспросила она, когда он открыл ей дверь.
Майки заметно отяжелел с их последней встречи и немного облысел, но почему-то выглядел моложе — не взрослый мужчина, а пухлый младенец с редкими, еще не отросшими волосиками.
— Ты же в курсе, что район считают «конченым» как раз из-за таких, как ты?
— Я тоже рад тебя видеть.
— Извини. Настроение…
— Мы все постоянно пребываем в том или ином настроении. По-другому просто не может быть.
Он потянулся ее обнять.
— Мэгги! — донеслось с дивана.
— Вот черт, — пробормотала она Майки в плечо. За его спиной, в гостиной, она увидела кудрявую голову Фейнштейна, торчащую из-за спинки бежевого раскладного дивана. Он смотрел по телевизору документальный фильм об американском скрипаче, совершавшем культурный тур по Китаю.
— А он что тут делает? — спросила Мэгги.
— В гости пришел. Я специально взял выходной, чтобы с ним повидаться. Ты же в курсе, что я работаю, да? Нельзя просто заявляться к людям в гости, тем более в будний день.
Мэгги пожала плечами:
— Сегодня же сработало.
Фейнштейн сел посреди дивана, освободив им места по обе стороны от себя. Майки сел слева, а Мэгги так и осталась стоять.
— Садись, что ли, — сказал Фейнштейн. Его глаза были закрыты густой челкой, на щеках темнела сажей щетина.
— Да я постою, — ответила Мэгги.
— Фейнштейн приехал из Боулдера.
Она сделала вид, что ей интересно:
— Да? Чем ты там занимаешься?
— Угадай.
Мэгги закатила глаза.
— Работаю в холистическом пункте выдачи медикаментов.
— Ясно.
Американский скрипач тем временем пылко костерил молодых китайских музыкантов. «Одной техники мало!» — орал он.
— Ага, — кивнул Фейнштейн. — Там огромные деньги замешаны. Серьезно, Мэгги. Можно очень хорошо заработать.
— А с каких это пор ты у нас такой предприимчивый? Ты разве не химик по специальности?
— Мои родители думают, что я учусь на медицинском.
— Ого, — подивилась Мэгги. — Как тебе удается водить их за нос?
Фейнштейн пожал плечами:
— Это не трудно. Они вопросов не задают.
Майки посмотрел на нее многозначительно и одними губами произнес слово «развод».
— Ой. Извини, — вслух ляпнула Мэгги.
— За что?
Майки отвернулся.
— Так, а теперь играем с чувством! — проорал скрипач.
— Да нет, это я так… Слушай, Фейнштейн, ты не обидишься, если я поговорю с Майки наедине? В его спальне?
— Нет, конечно. Валяйте.
Она жестом подозвала Майки. Тот медленно встал и повел ее за собой по коридору.
— Я и не знала, что Фейнштейн приехал, — сказала Мэгги, как только за ними закрылась дверь.
— У него сейчас трудные времена. Родители разводятся. И оба требуют, чтобы он дал в суде показания в их пользу.
— Давай не будем об этом.
— О’кей. — Майки почесал затылок. — Я, вообще-то, рад, что ты приехала. Рад тебя видеть. Помню, ты говорила, что мы предназначены для других вещей и других людей, но… Я все равно рад.
На глаза навернулись слезы. Увидев Майки — да и Фейнштейна, если уж на то пошло, — она словно вернулась в студенческую пору. Одно его присутствие моментально перенесло ее в прошлое, в Сент-Луис. Туда, где мама еще была жива.
— Ты хоть иногда меня вспоминаешь? — спросил он.
— Иди сюда. — Мэгги привлекла его к себе и поцеловала.
