В мире животных мы — аберрация;
желание овладевает нами, посылает
в драном тюле на вечные поиски,
но никогда не подскажет, где
зарыта косточка или желудь.
Мэри Джо Бэнг. «Апология желания»
Семью Альтер объяло пламя. Всю осень у них что-то вспыхивало и загоралось — впрочем, поначалу никто не видел связи между этими предзнаменованиями, и зловещими они стали казаться только задним числом. В сентябре Итан, закуривая, обжег палец, а три дня спустя из-за неисправной горелки взбесилась газовая плита: долго и тщетно щелкал поджиг, после чего полыхнул огонь, зацепивший рукав Франсин. На пятидесятый день рожденья Артура, который скромно отмечали на заднем дворе дома, с морковного торта на землю упала свечка. От нее успели заняться несколько сухих листьев, но Мэгги тут же их затоптала.
Настоящая же геенна огненная разверзлась в ноябре. Вечером Франсин сидела у себя в кабинете: к ней пришли Маркус и Марго Вашингтон, супружеская чета адвокатов — специалистов по авторскому праву. Пришли они впервые (по рекомендации общего знакомого), однако Франсин была о них наслышана. В прошлом апреле они блестяще отстояли интересы молодой пиринговой файлообменной сети, с которой судилась хип-хоп-группа, написавшая популярную песню с непечатным названием. Впрочем, Вашингтоны отнюдь не производили впечатления успешных людей: Маркус тупо смотрел на свои колени, Марго нервно трясла ногой. Они хотели, чтобы Франсин прописала им антидепрессанты.
— Вы поймите, ситуация очень деликатная, — сказала Марго, стискивая сумочку. — Никто не должен об этом знать.
Франсин прекрасно все понимала. Род Марго пустил в Сент-Луисе глубокие корни: история семьи представляла собой затейливую легенду о наследстве и принципе jus soli
. Предком Марго якобы был французский дворянин Пьер Леклерк — зажиточный торговец пушниной и владелец необъятных земельных просторов в колониальном Сент-Луисе. По легенде, он освободил одну из своих наложниц, Вирсавию, и переписал все земли на ее имя — надеясь таким образом отвязаться от кредиторов. Вирсавия, недолго думая, распродала собственность, ввергнув род Леклерков в пучину судебных разбирательств на несколько поколений вперед. Потомки Леклерка представляли собой эксцентричных персонажей на передовой сент-луисской аристократии (точнее, того, что от нее осталось), да и Вашингтоны пользовались пристальным вниманием высшего общества — главным образом потому, что были одной из двух чернокожих семей на Ленокс-Плейс, элитной улице с закрытым въездом неподалеку от Сентрал-Уэст-Энда.
— Разумеется, — кивнула Франсин.
Марго окинула комнату придирчивым взглядом:
— Давно работаете на дому?
— С тех пор, как сюда переехали. Уже четыре года.
— Четыре года, — протянула Марго и повторила, словно примериваясь: — Четыре года!
До того как Альтеры перебрались из Бостона в Сент-Луис, эта комната была застекленной террасой — пристройкой с западной стороны дома. Сквозь прозрачную стену Франсин всю осень наблюдала, как неспешно опадали в саду выжженные листья красных кленов. На отдельную входную дверь она повесила табличку с гравировкой, недвусмысленно указывающей на род деятельности нынешней хозяйки дома. Артур не хотел тратиться на табличку (и тем более на звукоизоляцию), но Франсин настояла на своем. Она знала, как ценят клиенты приватную обстановку и респектабельный фасад.
Домашний офис стал для нее своего рода утешительным призом: если бы не он, Франсин ни за что не согласилась бы на переезд, из-за которого ей пришлось бросить высокооплачиваемую работу в частной клинике Ньютона. И хотя теперь она принимала пациентов в небольшой комнатке у себя дома, ее имя постепенно приобрело известность в таких пригородах Сент-Луиса, как Юниверсити-Сити, Клейтон и Ладю.
— Никто пока не жаловался, — добавила Франсин.
Марго решительно кивнула и поставила сумочку рядом.
— Ладно. Я начну. — Она села удобнее и расправила плечи. — Чтобы вы знали — а вам, полагаю, надо это знать, — у моего мужа появилась странная наклонность, привычка, которой я не приемлю и которая может разрушить наш брак.
— Мне бы хотелось послушать самого Маркуса, — сказала Франсин. — Маркус, удобно ли вам об этом говорить?
Тот молча щурился в мандариновых лучах закатного солнца, бьющих в окна.
— Он не желает с вами разговаривать.
— Маркус, — снова попытала удачи Франсин.
— Он вообще не хочет это обсуждать. Но надо принять какие-то меры! — Марго на секунду умолкла. — Ладно, говорю как есть: мой муж любит переодеваться. Для него это… ну, такая эротическая игра.
Франсин вновь посмотрела на Маркуса. Тот молчал. Чтобы сдержать улыбку, она незаметно закусила изнутри щеки.
— Что ж… Маркус, мне бы очень хотелось узнать ваше мнение по этому вопросу.
— Он говорит, ему нравятся ощущения. Теснота костюмов. Резина — как вторая кожа.
— Резина?
— Ну латекс. Да. Он надевает облегающие костюмы и изображает домашнего питомца.
— Так… понятно. — Франсин немного поерзала на стуле. — Маркус любит притворяться собачкой.
— Не только собачкой. Иногда еще кошкой. Или, например, хомяком — это полный бред, потому что хомяки живут в клетке и бегают в колесе, а Маркус… Маркус — уважаемый судебный адвокат и владелец юридической фирмы. — Марго нырнула в свою сумочку и достала оттуда черную маску с длинными ушами. — Надевай, — приказала она мужу.
— Это совсем не обязательно, — сказала Франсин.
— Что вы, ему так нравится! Он с удовольствием все продемонстрирует. Надевай, Маркус.
Не успела Франсин вмешаться, как Маркус живо схватил маску и натянул ее на лицо.
— Видите? Нет, вы видите, с чем я вынуждена мириться?!
Франсин кивнула. Она начинала понимать, что к чему. В основном ее клиенты из респектабельных пригородов делились на две категории: те, кому действительно была необходима ее помощь, и нервические натуры, которых настораживали любые перемены в своем настроении. Последние полагали, что даже небольшое уныние — признак депрессии, а легкие приступы паники — не иначе как первые звоночки генерализованного тревожного расстройства. Вашингтоны, рассудила Франсин, наверняка относятся ко второй категории. Они просто хотят услышать слова поддержки и ободрения, убедиться, что с ними все нормально.
В последнее время Франсин только и делала, что поддерживала и ободряла. Ей это порядком надоело. Хотелось вложить во что-то всю душу. Она трудилась не покладая рук, днями напролет, стараясь производить хорошее впечатление на новых клиентов — и ради чего? Ради пустых бесед о безобидных заскоках? Жизнь, с ее повседневными битвами, и без того тяжела.
