— Я вспомнил одну передачу на канале National Geographic, которую видел еще ребенком. В ней показывали, как греческие рыбаки ловят осьминогов с помощью амфор. После ночи охоты осьминоги забираются в амфоры, считая их безопасным убежищем, а хитрые рыбаки вытаскивают их на берег. Естественно, животные не хотят вылезать из амфор, а рыбаки и не думают разбивать посуду, поэтому они наливают внутрь пресную воду, и осьминоги выползают наружу сами.
Скотт проделал тот же фокус с карликовым осьминогом, и у него получилось выманить питомца.
Несколько лет назад ему пришлось еще раз прибегнуть к этому приему, на этот раз с гигантским осьминогом. Скотт уже и забыл имя этого подопечного, но живо помнит сам инцидент. Когда он открыл резервуар, чтобы накормить животное, осьминог оплел его руки своими щупальцами. «Я отрывал от себя одно щупальце, а он цеплялся ко мне двумя другими. Он никак не хотел возвращаться в резервуар, а мне еще нужно было переделать кучу дел, — вспоминал Скотт. — Тогда я дотянулся до крана, набрал полный кувшин пресной воды и вылил ее на осьминога. Тот мгновенно отпрянул».
«В кои-то веки мне все же удалось взять верх над осьминогом!» — с гордостью добавил Скотт.
Но животное пришло в ярость. «Оно стало кроваво-красным и бугристым. Это был опасный момент. Я и не заметил, как осьминог раздулся: он закачал в себя огромное количество воды, поднялся на поверхность и выпустил мощнейшую струю мне прямо в лицо! Пока с меня капала вода, осьминог смотрел на меня с таким же торжествующим выражением, которое было у меня минуту назад».
* * *
Несколько недель спустя я посетила Афину в третий раз. Билла и Уилсона не было на месте, но Скотт открыл для меня крышку аквариума. Афина отдыхала в своем логове под скалистым навесом, но, услышав шум, быстро всплыла к люку и повисла в воде вниз головой.
Я была разочарована: она даже не взглянет на меня? Я ее больше не интересую? Или же она наблюдает за мной украдкой сквозь щупальца, как женщина из-под вуали? Она узнала меня по внешнему виду, поэтому больше нет нужды ощупывать меня присосками? Но, если она меня узнала, почему не подплыла ко мне, как раньше, вверх головой? Почему она висит передо мной, как раскрытый перевернутый зонтик?
И вдруг меня осенило: она просит угощение!
Поспрашивав у других сотрудников, Скотт узнал, что Афина, которой не нужно питаться каждый день, не ела уже два дня. И тогда он оказал мне честь, разрешив покормить ее мойвой. Я взяла рыбку и протянула к большим присоскам. Афина ухватила ее, накрыла двумя другими руками, обволокла почти всеми присосками и некоторое время смаковала, после чего начала передавать ее в сторону рта.
Когда она поела, я погрузила руку в воду поглубже. Теперь она была довольна и разрешила себя приласкать. Когда я легонько поглаживала ее по голове и мантии, меня снова поразила их мягкость и текстура: ее кожа то собиралась в маленькие бугорки и борозды, то разглаживалась. Я дотянулась до перепонки между ее руками, которая оказалась нежной, как паутинка, и настолько тонкой, что под ней были видны пузырьки воздуха, как это иногда бывает с купальниками. И при этом тело, столь отличное от моего, отзывалось на мои прикосновения, как собака, кошка или ребенок. Ее кожа, способная менять цвета и чувствовать вкус, расслаблялась от моей ласки. И хотя рот Афины находился между рук, а слюна могла растворять плоть, она, как и я, умела в полной мере наслаждаться хорошей едой. И в этот момент я поняла одну очень простую, но важную вещь. Я не знаю, на что это похоже — менять цвета или стрелять чернилами, но я точно так же способна ощущать удовольствие от нежного прикосновения и наслаждаться вкусной едой. Я знаю, что значит быть счастливой. И Афина тоже знает это.
Когда я возвращалась домой в Нью-Хэмпшир, меня переполняла радость. Я была по-настоящему счастлива. Теперь, когда я ее покормила, мы с Афиной станем друзьями, решила я.
* * *
Неделю спустя я была потрясена, получив от Скотта шокирующее письмо по электронной почте: «К сожалению, я должен сообщить Вам грустную новость. Кажется, Афине осталось жить несколько дней или даже часов».
Спустя всего час он написал мне, что она уже умерла. К своему удивлению, я не смогла сдержать слез.
Почему я так эмоционально отреагировала на это известие? Вообще-то я нечасто плачу. Если бы я узнала о смерти человека, с которым встречалась всего трижды и провела пару часов вместе, мне было бы грустно, но я бы не плакала. Вряд ли я что-то значила для Афины. Я не была ее близким другом, как Билл или Уилсон. Но она значила для меня очень много. Она была, как Гвиневра для Билла, «моей первой». Хотя мы были едва знакомы, она позволила мне заглянуть в иной мир, которого я не знала раньше.
И это было частью трагедии: я только начала понимать ее. Я оплакивала те теплые, доверительные отношения, которые могли бы установиться между нами, но которых теперь никогда не будет.
«Что значит быть летучей мышью?» — спрашивал американский философ Томас Нагель в своем знаменитом эссе от 1974 года о субъективном характере сознания. Многие его коллеги могли бы возразить, что быть летучей мышью «ничего не значит», поскольку у животных нет сознания. Чувство собственного «Я» является важным компонентом разума, и оно, по мнению целого ряда философов и исследователей, присуще только людям, но не животным. Как утверждает в своей книге один профессор из Университета Тафтса, если бы животные обладали сознанием, то собаки отказались бы сидеть на цепи, а дельфины легко выпутывались из рыболовных сетей. (Автор явно не читал знаменитую рубрику «Дорогая Эбби», где автор спрашивает себя, почему женщины не уходят от мужей, которые их бьют, или почему семейные пары не перестают навещать своих сварливых родителей.)
Нагель пришел к тому же выводу, что и Витгенштейн незадолго до него: человек не способен познать, что значит быть летучей мышью. Хотя бы потому, что летучая мышь воспринимает окружающий мир в том числе и с помощью эхолокации, а это чувство недоступно для человека. Только представьте, насколько далеко от нашего понимания такое существо, как осьминог!
Тем не менее мне хочется понять: каково это — быть осьминогом? Попытаться проникнуть в душу нашего соседа по планете, с которым мы можем делиться едой, заботой, минутами тишины, прикосновениями и взглядами.
«Скоро в Бостон прибудет детеныш осьминога, выловленного в северо-западной части Тихого океана, — написал мне Скотт несколько дней спустя после смерти Афины. — Когда будет время, приезжайте пожать ему руку (вернее, все восемь)».
Получив это приглашение, я решила, что на этот раз попытаюсь преодолеть пропасть в 500 миллионов лет эволюции. И сделать осьминога своим другом.
Глава вторая. Октавия
Не может быть: они чувствуют вкус чужой боли и видят сны
— Привет, красавица! — поприветствовала я новенькую, взгромоздившись рядом с Уилсоном на табурет-стремянку и склонившись над аквариумом.
Я уже видела ее из зала для посетителей, поэтому знала, что она прекрасна, и мне не терпелось познакомится поближе. Она была намного меньше и тоньше, чем Афина, а ее голова была размером с большой апельсин. Кожа этого осьминога была темно-коричневой и колючей, а когда она прилепилась щупальцами к стеклу аквариума, можно было рассмотреть, что самые крупные из ее присосок не превышают в диаметре 2,5 сантиметра, а самые мелкие меньше, чем кончик карандаша.
