Переселение Октавии в бочку стало неожиданным подарком и для всех нас. С июня, когда она отложила яйца, мы все были уверены в том, что никогда больше к ней не прикоснемся. Она будет охранять яйца до конца своей жизни и совершенно про нас забудет. Но, может быть, теперь, в отсутствии яиц, она вспомнит нас и приплывет попрощаться?
Когда мы с Уилсоном приезжаем в океанариум в следующую среду, я узнаю, что все это время Октавия почти не двигалась. Она сидит на одном и том же месте в бочке, спрятав опухший левый глаз под двумя руками. Все последние недели ее аппетит неуклонно снижался, хотя Билл и пытается соблазнить ее разными деликатесами: в пятницу он угостил ее живым крабом с удаленными клешнями, чтобы он не мог ее поранить. В воскресенье она съела несколько креветок, но в понедельник и вторник отказалась от еды.
Впервые я страшусь встречи со своим старым другом. Все эти месяцы я видела ее только через стекло, при слабом освещении. Теперь же впервые за год я снова смогу увидеть ее вблизи. Я боюсь увидеть ее мутные распухшие глаза, ее истонченную, разрушающуюся кожу. Я боюсь увидеть ее дряхлой, инертной и печальной.
Но я все равно мечтаю об этой встрече. Мы не прикасались друг к другу с июня прошлого года, когда она отложила яйца. Я не знаю, узнавала ли она мой образ, когда я наблюдала за ней через стекло аквариума, или же она не различала его в бесконечной череде незнакомых лиц. Понимала ли Октавия, что та, кто наблюдала за ее заботой о потомстве, и та, что за много месяцев до этого кормила и гладила ее, — один и тот же человек?
Криста и Брендан ждут, когда мы с Уилсоном открутим крышку. Октавия, свернув руки в змеиные кольца, спокойно сидит на дне. Она окрашена в коричневато-бордовый цвет. Мы не видим ее опухшего левого глаза, а правый чудесным образом кажется совершенно нормальным, и его широкий зрачок внимательно смотрит на нас. Уилсон начинает водить по воде кальмаром, пытаясь соблазнить Октавию его вкусом и ароматом. Через двадцать секунд она всплывает, зависает недалеко от поверхности и переворачивается головой вниз, показывая нам свои перламутровые присоски. Уилсон погружает руку в холодную воду и кладет кальмара на крупные присоски возле ее рта. Она принимает подношение. Мы все опускаем руки в воду, предлагая Октавии поздороваться с нами. Вспомнит ли она нас?
Октавия всплывает выше, и на поверхности появляются сотни ее присосок. Осторожно, сначала несколькими из них, она трогает руку Уилсона; потом охватывает ее смелее. Она медленно высовывает из воды вторую руку и обвивает его запястье, как бордовая виноградная лоза. Кончик щупальца взбирается по его руке все выше и выше, достигая предплечья.
— Она узнала вас! — восклицает Криста. — Уилсон, она вас помнит!
Затем, продолжая держать руку Уилсона двумя щупальцами, Октавия обхватывает одним щупальцем мою правую руку и еще двумя — левую. Я чувствую себя так, будто оказалась в объятиях старого друга; нежное прикосновение ее присосок похоже на поцелуй.
— Когда я услышал, что она узнала Билла, я с трудом в это поверил, — говорит Уилсон. — Но сейчас у меня нет никаких сомнений… она нас помнит!
Октавия обхватывает руку Кристы. Она держит нас, ощупывает, пробует на вкус, вспоминает, и все это продолжается минут пять.
— Интересно, что она чувствует? — шепчу я.
— Она настоящая старая леди, — ласково говорит Уилсон, словно эти слова содержат ответ на мой вопрос.
Уилсон вырос в традиционной культуре, где, в отличие от нашей, почитают старость. В своей книге «Старый путь» моя подруга Лиз рассказывает, что бушмены при приближении льва обращаются к нему почтительным словом n!a, что означает «старый», — это же слово они используют, когда говорят о богах. Слово «леди» также несет в себе глубокий смысл, хотя и нечасто применяется в отношении осьминогов: Октавия ведет себя как истинная леди — воспитанно и тактично. Несмотря на то что каждое движение дается ей с трудом, она поднимается на поверхность приветствовать своих старых друзей.
В благоговейной тишине она держит нас за руки пять минут или, может быть, десять. Кто знает? Мы вступили в Реку времени осьминогов. Повиснув вниз головой и продолжая держать наши руки, Октавия позволяет нам гладить себя по белоснежным присоскам. Она осторожно выдувает струю воды из воронки, так что на поверхности видна только легкая рябь. Это совсем не похоже на те яростные поливания ледяной водой, к которым мы привыкли.
Ее руки настолько расслаблены, что мы можем видеть кончик ее клюва, как черный пестик в середине раскрытого цветка.
— Она такая спокойная и нежная, — негромко говорит Уилсон.
И потом он делает то, чего я никогда не видела раньше. Он осторожно, но совершенно умышленно протягивает палец к ее рту.
— Я бы не стал этого делать! — предупреждает Брендан, который был с нами в тот день, когда Кали укусила Анну. Он также был рядом, когда меня укусила арована, и помог мне перевязать рану. Хотя сам Брендан крепкий парень и не боится боли, он не любит смотреть, как страдают другие люди. Но Уилсон не относится к числу искателей острых ощущений, как наши интерны и волонтеры, добровольно засовывающие руку в аквариум к электрическому угрю.
— Она не укусит, — успокаивает он Брендана.
Подушечкой указательного пальца он мягко гладит клюв Октавии — такой уровень интимности и доверия между человеком и осьминогом кажется просто невероятным.
Наконец Октавия опускается на дно, продолжая смотреть на нас здоровым глазом. Как, наверное, она устала за свою насыщенную событиями жизнь — жизнь между двумя мирами. Она познала хватку дикой природы с ее борьбой и выживанием; она постигла все тонкости маскировки, научилась общаться с людьми, узнавать вкус нашей кожи и отличать наши лица одно от другого; она инстинктивно вспомнила, как ее предки сплетали яйца в шнуры. Она служила послом всего осьминожьего рода в человеческом мире, помогая десяткам тысяч посетителей океанариума преодолеть отвращение к головоногим и проникнуться к ним искренним восхищением. Ее жизнь была настоящей одиссеей.
Я наклоняюсь над бочкой и смотрю на нее с трепетом и благодарностью. Из моих глаз текут слезы и капают в воду. Человеческие слезы, вызванные сильными эмоциями, по своему химическому составу отличаются от слез, вызванных раздражением глаз; слезы радости и печали содержат гормон пролактин, который вырабатывается у мужчин и женщин во время секса, припадков и сновидений, а также у женщин во время беременности и кормления грудью. Рыбы также вырабатывают пролактин. И осьминоги тоже. Как знать, может, Октавия ощутит вкус моих эмоций.
Когда она отдыхает, ее коричневая кожа покрывается бледными мраморными полосами.
— Какая она красивая, — благоговейно вздыхает Брендан.
Прежде он никогда не видел ее так близко, только через стекло аквариума. Даже в конце своей жизни Октавия остается прекрасной, и, если бы не ее раздувшийся левый глаз и белые пятна, предвещающие скорый конец, она выглядела бы совершенно здоровой.
— Да, она красивая старая леди, — подтверждаю я.
