Я оборачиваюсь и вижу трех девочек-подростков в узких джинсах и коротких куртках с убийственным макияжем.
— Посмотри, — говорю я, — ты видишь ее яйца? Там их тысячи! А она превосходно о них заботится.
— Ничего себе! — восклицает она.
— Круто! — говорит ее подруга.
Выражение брезгливости на их лицах пропадает. Рты приоткрываются в удивлении, а зрачки расширяются.
— Вы видели, как она ворошила яйца своим руками? Так она очищает их от налета и обеспечивает доступ кислорода.
— Ой, какая лапочка, — девочки начинают ворковать, словно смотрят на щенка.
Еще минуту назад Октавия была для них отвратительным монстром. Теперь же она мать, и она прекрасна.
— А когда из яиц вылупятся малыши? — спрашивают они.
Я качаю головой и объясняю им, что яйца не оплодотворены. В глазах одной девочки я замечаю предательски подступившие слезы.
Я рассказываю им несколько фактов про осьминогов, которые, на мой взгляд, должны заинтересовать и впечатлить их. Я рассказываю про яд Октавии, ее клюв, способность к маскировке, но лица девочек становятся каменными. Я явно ошиблась и потеряла аудиторию.
Вдруг Октавия вставляет кончик одного щупальца в отверстие в мантии.
— Кажется, у нее там зачесалось, — говорю я.
Лица девочек снова смягчаются, и они разражаются смехом. Я понимаю: им неинтересно, чем Октавия отличается от нас. Им интересно, чем мы похожи. Они знают, что значит «зачесалось», и они могут представить, каково это ― быть матерью. Эта короткая встреча их изменила. Теперь они могут почувствовать свое родство с осьминогом.
Они фотографируют Октавию на свои мобильные телефоны. И, прежде чем уйти, благодарят меня. «Позаботьтесь об этой маленькой маме», — наказывает мне одна из них.
* * *
В августе наступает время серьезно заняться подводным плаванием, пока вода у побережья Новой Англии не стала слишком холодной и не начались сильные ветры. Для Анны с ее склонностью к обморокам погружения с аквалангом слишком опасны, поэтому остаемся мы с Кристой. Я заезжаю в дайвинг-клуб United Divers в Сомервилле, который порекомендовал мне Скотт, чтобы записаться на занятия, и в 18:15 приезжаю в океанариум. Там в самом разгаре вечеринка «Ночь чествования молодых волонтеров», которую администрация ежегодно устраивает в честь самых юных добровольных помощников. Я проскальзываю мимо групп тинейджеров и их родителей к аквариуму Октавии. Моя подруга выглядит очень странно. Она сильно раздулась: ее обычно немного морщинистая, собранная в складки или бугристая кожа стала гладкой и натянутой, как оболочка воздушного шара.
Что-то явно не так: она напоминает мне гигантскую опухоль или внутренний орган, разбухший от болезни. Моя тревога усиливается, поскольку я не вижу ее жабры, воронку и глаза. Она повернулась лицом к стене, как это обычно делают собаки и кошки, когда им больно. За исключением одной свисающей руки, все щупальца Октавии развернуты присосками внутрь и прилеплены к стенам логова и к ее яйцам. В красном свете моего головного фонарика ее тело кажется бледно-розовым, с бордовыми прожилками, как варикозные вены на ногах старой женщины. Перепонки между руками выглядят серыми.
Я вне себя от тревоги. Я никогда не видела ее такой. Она умирает? Рядом нет никого, к кому я могу обратиться. Да и никто не сможет ей помочь. Самки осьминогов умирают через несколько месяцев после яйцекладки. И никому не под силу это предотвратить.
Но я не хочу видеть, как умирает мой друг.
Неожиданно, словно услышав мои мольбы, рядом появляется Уилсон. Его внучка Софи, юный волонтер, участвует в сегодняшней вечеринке. Он не знал, что я буду здесь, он просто пришел взглянуть на Октавию.
— Это очень странно, — с беспокойством глядя на нее, говорит он. — Я никогда раньше не видел у осьминогов такой текстуры. Но помните, ее жизнь подходит к концу. Если это так, что нам остается?
Я не хочу обременять Уилсона своим горем. Ему и так тяжело: его любимая жена умирает от какой-то таинственной болезни, а он вынужден бессильно наблюдать за этим, не в состоянии ей ничем помочь.
Мы с Уилсоном стоим и молча смотрим на осьминога. Думает ли Октавия о чем-нибудь в этот момент и если да, то о чем? Что происходит в неизведанном, уникальном, тайном святилище ее разума? Можно ли вообще познать внутренние переживания другого существа?
Обучение, внимание, память, восприятие — все эти функции вполне измеримы и относительно доступны для исследований. Но сознание, говорит австралийский философ Дэвид Чалмерс, это «настоящая проблема», именно из-за уникальности внутреннего мира каждого живого существа. Другие философы ставят под сомнение само понятие внутреннего «Я». «Наука не нуждается в самости, — утверждает психолог Сьюзан Блэкмор. — Но большинство людей уверены в том, что у них есть уникальное собственное „Я“».
«Самость, — пишет Блэкмор, — это всего лишь мимолетное впечатление, которое возникает с каждым новым переживанием и тут же исчезает… Нет никакого реального внутреннего „Я“… есть множество параллельных процессов, которые создают это — полезное в определенном смысле — внутреннее заблуждение». Она утверждает, что сознание само по себе — это иллюзия.
Будда отрицал существование вечного «Я»: в конце жизни оно растворяется в вечности, как соль в океане. Для некоторых эта мысль может быть болезненной. Но мистики считают, что растворение одинокой души в океане вечности несет с собой освобождение и просветление.
* * *
В 19:05 Октавия начинает двигать одной рукой, медленно поглаживая ближайшие к витрине гроздья яиц. Она по-прежнему раздута, повернута лицом к стене, и мы не видим, как она дышит. Одна из ее рук держится за потолок логова одной присоской, как москитная сетка, висящая на одном гвозде.
В 19:25 на ее теле появляется несколько бугорков. Но они едва заметны, и их мало. Ее кожа по-прежнему остается слишком гладкой — ни я, ни Уилсон такого никогда не видели.
Вдруг в 19:40 Октавия поворачивается. Я вижу ее глаз с прорезью зрачка. Мы с Уилсоном задерживаем дыхание. Все ее тело и голова покрываются высокими наростами. Она вставляет одну руку в жаберное отверстие и начинает активно шевелить другими. Когда она разворачивается к нам лицом, мы успеваем увидеть яйца — там их тысячи!
Кажется, Октавия вышла из оцепенения. Внезапно она начинает вращать руками вокруг себя, ее белые присоски развеваются, как кружевные юбки у танцовщицы канкана. Она с силой стреляет водой из воронки, словно мощно чихает. Из нее выходят какие-то белесые волокна. Что это? Экскременты? Или ее жабры засорилась? Теперь Октавия принимается активно чистить яйца, поглаживая их присосками.
Кризис миновал, и Уилсон уходит к своей внучке. В 20:15 Октавия висит вниз головой, закрывая гроздья яиц перепонками, словно одеялом, и выглядит как совершенно здоровая мать-осьминог. Лишь один шнур свисает из-под ее рук, словно жемчужная нить на фоне темного бархата. В 20:20 она устраивается спать. Я тоже собираюсь уходить. Эту ночь я решила провести в отеле на соседней улице. Я хочу увидеть Октавию рано утром, когда океанариум открывает свои двери для персонала.
