И вдруг — бух! — нас с Уилсоном обдает мощной струей воды.
Из воронки диаметром меньше двух с половиной сантиметров Кали сумела окатить нас обоих, намочив наши лица, волосы, рубашки и штаны. Температура воды всего 8 °C.
— Почему?..! — в растерянности бормочу я. — Она на нас злится?
— Это была не агрессия, — говорит Уилсон. Мы наклоняемся над бочкой и видим абсолютно невинный взгляд Кали. — Она играет. Помните, они все личности.
Мы снова погружаем руки в воду, но она их не хватает. Вместо этого направляет на нас свою воронку, как ребенок, который целится из водного пистолета. Я знаю, что, если она решит выстрелить, я не успею увернуться, но мне интересно посмотреть, что она будет делать дальше. Кали поднимается, и я вижу, как вода на поверхности идет рябью под давлением из ее сифона. Очевидно, она может управлять мощностью струи с большой точностью.
Кали также может двигать воронкой с удивительной гибкостью. Я думала, что этот эластичный орган прочно прикреплен к одной стороне ее головы. Но Кали демонстрирует нам, что это не так. Сначала ее воронка находится слева; затем она перемещает ее на 180 градусов вправо. Это так же удивительно, как если бы вы увидели человека, который высунул язык сначала изо рта, затем из одного уха, а потом из другого.
Кали распушает свои присоски, как воланы на пышном подъюбнике, и машет нам руками. Будь она человеком, это означало бы только одно — она нас дразнит, кокетливо призывая поиграть.
Когда приходит время уезжать, я захожу в Пресноводную галерею к Скотту, чтобы попрощаться, а заодно извиниться за причиняемые неудобства. Каждый раз, когда я приезжаю в океанариум, он посылает кого-нибудь вниз, чтобы провести меня в служебную зону. Несколько раз, когда я проходила без сопровождения, меня останавливали сотрудники, беспокоящиеся по поводу воров. (Раньше, пока на крышках аквариумов не были установлены замки, в океанариуме чаще всего воровали маленьких краснобрюхих черепашек, выращиваемых Биллом.) Скотт поговорил от моего имени с Уиллом Маланом, одним из координаторов обширной волонтерской программы. Шестьсот шестьдесят два взрослых волонтера ежегодно жертвуют океанариуму рабочее время на общую сумму около двух миллионов долларов, выполняя широкий спектр работ: от уборки пингвиньего помета до чтения образовательных лекций, кормления животных и помощи в проектировании новых экспозиций. Еще сотня молодых людей помогает в рамках программы стажировки и молодежного волонтерства. Все они носят специальные бейджи волонтера, позволяющие им находиться в служебной зоне.
Я не подхожу ни под одну из этих категорий, но Скотт приглашает меня в кабинет Уилла, где тот делает фото, которое будет красоваться на моем новом бейдже. После водных забав Кали моя шевелюра выглядит не слишком презентабельно, но я все равно вне себя от радости: отныне я — официальный «Наблюдатель за осьминогами».
Этот бейдж — настоящий талисман. Он дает мне доступ в океанариум даже тогда, когда он закрыт для посетителей. Это особенно важно сейчас, когда у меня появилась еще одна причина для посещения океанариума: Октавия отложила яйца.
Глава четвертая. Яйца
Начало, конец и материнство
Поскольку Октавия забилась в дальний угол своего логова под скальным навесом, она видна только со стороны публичной галереи. Летом Аквариум Новой Англии принимает около шести тысяч посетителей в день, поэтому, чтобы не попасть в традиционные бостонские пробки, когда жители пригорода разом отправляются на работу в город, и прибыть до открытия океанариума для широкой публики, я встаю в 5 утра и сажусь за руль.
На подземной парковке мне выделяют место в престижном секторе Крабов на третьем этаже. (Если бы я приехала после 9 утра, меня бы направили в сектор Медуз на пятом.) В вестибюле океанариума я машу рукой сотрудникам за информационной стойкой и начинаю подниматься по спиральной лестнице вверх: мимо экспозиций с малыми, очковыми и золотоволосыми пингвинами, которые шумными группками толпятся вокруг бассейнов; мимо экспозиции «Голубая дыра» с атлантическими гигантскими груперами; мимо экспозиции «Древние рыбы» с длинными серебристыми арованами с их костистыми языками и примитивными двоякодышащими рогозубами с четырьмя похожими на лепестки плавниками; мимо экспозиции «Мангровые болота». Я прохожу под висящим скелетом североатлантического гладкого кита, останавливаюсь поздороваться с электрическим угрем, ненадолго задерживаюсь перед форелями, миную экспозицию «Залив Мэн», резервуар «Острова Шолс» и аквариум с плоскими уродливыми рыбами-удильщиками около метра в длину с поэтическим названием «морской черт». Наконец, я прохожу мимо экспозиции «Тихоокеанская приливо-отливная зона» перед служебной лестницей к Пресноводной галерее и галерее Холодных Морей, а также к лифту на самый верх Гигантского Океанского аквариума. Мои шаги ускоряются, сердце бьется все быстрее: совсем скоро я увижу своего старого друга.
Октавия распласталась на потолке своего логова и, кажется, спит. Цвет и текстура ее кожи почти неотличимы от скалы; голова и мантия безвольно свисают вниз. Ее левый глаз открыт, но зрачок тоньше волоса. Правый глаз почти не видно из-за тени от щупальца, повернутого ко мне — вплоть до изгиба, скрытого темнотой. Кончики пяти щупалец обвивают скалистую крышу с обеих сторон, как завитки плюща. Я не вижу ни ее жабр, ни каких-либо признаков дыхания. Кажется, едва заметные движения ее тела вызваны только колыханием воды.
Я замираю перед витриной и наблюдаю за спящим осьминогом в режиме красного фильтра моего налобного фонарика, дабы не побеспокоить Октавию яркими огнями. Посещать ее так рано утром, когда в резервуаре еще не включили даже обычный тусклый свет, сродни медитации. Мне нужно подождать, пока мои глаза привыкнут к темноте, настроить мозг на восприятие едва заметных изменений и быть готовой к тому, что временное затишье может вдруг смениться лавиной событий и впечатлений.
Спящая Октавия — это само умиротворение, осьминожья Мадонна. Кажется, она стала больше с тех пор, когда я видела ее в последний раз. Ее голова и мантия теперь размером с крупный арбуз, который покупают для семейного пикника. Она что-то держит на своих перепонках — я не вижу, что именно, но замечаю, как под этим весом прогибается тонкая мембрана. Как спящий человек, время от времени Октавия вытягивает то одну, то другую руку, но в остальном ее тело неподвижно.
Через 78 минут после моего приезда, в 9:05 она начинает двигаться. Ее тело начинает биться, как сердце. Глубоким вдохом она наполняет жабры соленой водой и выбрасывает ее через воронку. Она машинально проводит одной рукой по всему телу, почти как беременная женщина оглаживает свой большой живот. Две другие руки трутся друг об друга, очищая присоски. Наконец-то я могу увидеть часть сокровищ, которые она так тщательно прячет, — это пятисантиметровый шнур примерно из сорока белых яиц, каждое размером с рисовое зерно. Он свисает с потолка и ниспадает по ее руке, как выбившаяся прядь волос, лежащая на женском плече. Это и есть то тайное сокровище, которое она баюкала на перепонках между рук.
Потом я вижу остальные гроздья где-то в глубине логова у заднего углубления — их всего пять или шесть штук, некоторые достигают в длину почти 20 сантиметров, но Октавия надежно закрывает их своим телом.
