Все было очень зыбко: малейшее волнение или инфекция могли сорвать сложный план консилиума хирургов по спасению ноги Александра. Но даже не в этом для меня была основная опасность. Коля был страшно слаб, он лежал в другой клинике, и, кроме ожидаемых последствий стресса, у него обнаружился порок сердца, который раньше не заметили врачи. А сейчас он не просто стал декомпенсированным, это была реальная угроза жизни. Операция же в таком ослабленном состоянии тоже пока была невозможна. Да и делать ее можно было только в другой стране, а ребенок пока не был транспортабельным. Малейшее дуновение ветерка превратило бы нашу общую ситуацию в катастрофу разоблачений и смертей.
Мои отчеты по детям включали видео Пети из дома, Коли из клиники. Я не знаю, испытывал ли Александр вину перед детьми за их чудовищные испытания или, наоборот, убеждался в своей правоте по поводу того, что преодоленные угрозы и опасности сделают их такими же непобедимыми, как он. И я прикусывала язык, чтобы не рассказать ему о том, что было бы с ним, какие пытки ждали бы Колю, если бы пуля снайпера не прикончила его бывшую пассию Цатурян. А уж в то, что снайпера послал его злейший враг Харитонов, Александр никогда бы не поверил.
В те дни я вытирала пот с его лба, кормила с ложечки не бандита, от которого даже во сне ждала опасности. Я жалела ставшего совсем беспомощным сильного мужчину, тело которого пахло нашей близостью. А в его глазах я ловила искреннюю, почти детскую радость, когда подходила к его кровати. Как будто он не был уверен, что я приду. Как будто только этого и ждал: увидеть меня. А не сообщений о сложном пути своих денег и успехе своих чертовых дел.
Я заметила небольшое повышение температуры раньше сестер. Почему-то сразу решила, что это начало главной опасности. И пока сестры бегали за врачами, жар Александра разгорался прямо под моими ладонями. Он тоже все понял и просил не уходить от него. Я вышла только на время осмотра, потом выслушала вердикт врачей. Сепсис не удалось предотвратить. Это гангрена. Ампутация необходима. И времени на переезд в другую страну нет. Он сам по-прежнему не дает согласия. Меня отправили на переговоры.
Александр был красным, взмокшим, температура уже зашкаливала, а он прогнал сестру с уколами. Продолжал удерживать сознание, бороться за свой контроль. Я присела на край кровати, он крепко, отчаянно, как тонущий, схватил мои руки.
– Ксюша, скажи ты. Ты терпела бандита, урода. Но я хоть всегда был мужиком. Как я смогу жить безногим калекой? Мне стыдно будет смотреть на тебя, на детей. И ты на такое точно не подписывалась. Ты хотела быть нянькой детям, а не мне.
– Хорошо, я скажу. Я никому не нянька. Для меня твои дети – очень близкие и дорогие мне люди. Без оговорок по возрасту, без требований взаимности. Это навсегда. Я люблю их одинаково сильно и здоровыми, и больными, и правыми, и виноватыми. И мое отношение к тебе тоже не зависит от количества ног. Ты не обязан мне быть ни здоровым, ни богатым. Мы заключили союз, и мне дорога в нем только человеческая привязанность.
– Не ври, – нетерпеливо сказал он. – Ты меня заговариваешь, пока я не потерял сознание. Скажи быстро: ты любишь меня хоть капельку? Я тебе не противен сейчас?
– Я скажу тебе правду. То, что чувствую прямо сейчас, может быть только сейчас. Мы здесь с тобой вдвоем перед лицом твоей смерти, которая все по-своему решит, если ты откажешься от операции. И я ищу и не нахожу слов, чтобы рассказать, как я не хочу отпускать тебя из своих рук, из твоего жара, из возможности тебя поцеловать. Любовью можно назвать что угодно. Я жалею тебя и хочу, чтобы ты жил.
– Точно? А могла бы стать очень богатой вдовой. И никакого козла рядом. Я поверил тебе, Ксюха. И если ты не хочешь меня отпускать… то и я скажу. Я люблю тебя. Как никогда и никого. Ни мать, ни отца. Детей я так не люблю, как тебя. А о бабах вообще речи нет. Тогда черт с ней, с этой ногой, да? Ты же прощаешь мне отсутствие головы. И да, я даже сейчас тебя хочу. Скажи им: пусть быстрее со всем покончат.
Так я почти восстановила тот порядок жизни, который послала моя странная судьба. Почти. Потому что в последний миг судьба передумала. Она все переиграла.
Поздно вечером, когда я уже возвращалась домой из клиники Коли, мне позвонил Сережа Кольцов.
– Привет, Ксю. У нас кое-что произошло. Программист Харитонова обнаружил следы взлома папки с материалами по Груздеву и Цатурян. То есть документы откровенно скачали. Харитонов вызвал десант хакеров, следы привели к компу в вашей квартире. Короче, ваш Бадияр в курсе. Не знаю, что из этого вытекает, но ты должна знать.
Было одиннадцать вечера. Александра должны были уже готовить к операции, назначенной через сутки. Наверное, сейчас уже сделали успокоительный угол, и он спит. Завтра посещений не будет. Есть время для того, чтобы подумать, как-то предупредить любой взрыв Александра.
Я была в крайней степени усталости – и физической, и моральной. В каком-то отупении приехала домой, заглянула к спящему Пете, поцеловала теплый воздух возле сладкого личика. Проверила, ушел ли Бади из кабинета. И вдруг как будто сирена завыла в мозгу. Я разбудила Ферузу и спросила, как давно ушел домой Бади. Она ответила, что он ушел раньше обычного, торопился, даже отказался от ужина.
Я бросилась к телефону, стала звонить в клинику Александра. Дежурная сестра сказала, что мой муж спит. На мой вопрос, приходил ли к нему какой-то посетитель после меня, ответила, что это исключено. Но я заставила ее разбудить всех остальных сестер и санитарок, устроить им допрос. И одна санитарка сказала, что тихонько провела мальчика – посыльного по просьбе Александра. Он сказал, что заказал себе банку любимого кофе, чтобы хоть понюхать перед операцией, так как он очень волнуется. И чтобы обязательно посыльный вошел, он при нем должен проверить, нет ли обмана. Санитарка провела черноглазого «курьера», оставила его с Александром минут на десять.
Утром оказалось, что перед просьбами Александра не устояла еще одна женщина – процедурная сестра. Он как-то уговорил ее принести ему в палату две упаковки с ампулами морфина и пачку шприцев. Сказал, что после операции сразу поедет домой, очень боится боли, особенно фантомной, хочет, чтобы обезболивание было под рукой. Убедил, что для такого сильного человека – это чисто психотерапия. Не собирается пользоваться. Возможно, хорошо заплатил. Возможно, мой муж на самом деле был неотразим для всех женщин, кроме меня.
Александр сам вколол себе в вену все ампулы. Технически это просто: секунда на инъекцию, двадцать секунд, во время которых человек понимает, что делает. Морфин начинает действовать через пятнадцать минут. Морально это в тысячи раз страшнее, чем один выстрел в рот, петля на шее, которая затянется сама. Человек отказывается сам двадцать раз от помилования. На такое способен лишь тот, кто привык выносить приговоры. И себе Александр не сделал поблажки. И ему была известна страшная логика беспощадной справедливости. Он проиграл, а это несовместимо с жизнью. Утром он был мертв. Он согласился жить без ноги. Но без своих миллиардов жизни для него не существовало.
Санитарку даже не уволили, потому что на тумбочке Александра стояла неоткрытая банка растворимого кофе, который, впрочем, продается в любом магазине. А сестра пойдет под суд. Бади выполнил свой долг самого верного информатора. В планшете Александра, который передали мне, были материалы, которые он скачал из документов Харитонова.
