Мозг у этих существ, сейчас известных как Homo floresiensis, был намного меньше, чем у их предков-эректусов. В действительности мозг человека флоресского был даже меньше, чем у многих австралопитеков, — около 426 см3. Что означает такое удивительное уменьшение размеров мозга в линии эректусов для понимания развития человеческого интеллекта? Указывает ли меньший размер мозга хоббитов на то, что они потеряли разумность? Это было бы эволюционным шагом назад, деэволюцией. Австралопитеки и хоббиты были примерно одинакового роста — около 1,19 м., — но был ли хоббит таким же умным, как австралопитек? Или он был умнее? А может, умнее был австралопитек? Был ли floresiensis таким же умным, как любой Homo erectus, несмотря на то, что у первого мозг в два раза меньше, чем у Homo erectus, вышедшего из Африки несколькими сотнями тысяч лет ранее?
На основании орудий, которыми пользовался флоресский человек, а также других археологических свидетельств можно утверждать, что он был умнее австралопитека. Есть свидетельства того, что у него была культура, по крайней мере, в части изготовления и применения орудий. Кроме того, его предки должны были как-то добраться до Флореса. Возможно, хоббит утратил культуру предков, но такое предположение не слишком убедительно, поскольку мы знаем, что он пользовался огнем и каменными орудиями, отполированными и предназначенными для работы с более мягкими материалами, такими как дерево и кость. Тогда получается, что интеллект — это не просто функция от размера мозга. Кроме размера черепа, нет подтверждений тому, что Homo floresiensis хоть сколько-нибудь уступал в интеллекте Homo erectus. Если они действительно были одинаково умными, то возникает вопрос: а эректусы, размер мозга которых составлял примерно 2/3 от размера мозга современного человека, не могли быть такими же умными, как сапиенсы? Смысл вопроса в том, что при поиске данных, касающихся интеллекта ископаемого человека, культурные свидетельства могут оказаться важнее физических. А поскольку размер мозга как таковой не отражает интеллект, то, чтобы разобраться с мозгами наших предков-гоминин, нам нужна точная информация об их цитоархитектонике, плотности нейронов, культуре и языках. С учетом доступных сейчас данных и методов ничего из этого у нас нет.
Обобщая сказанное выше: археологическая летопись подтверждает тезис о том, что общий интеллект является основой языка, а не какая-то гипотетическая область мозга со специфическими языковыми функциями. Специальная языковая область так и не была обнаружена. Если этот тезис верен, то можно предположить, что опора на масштабные, не врожденно-специализированные нейронные связи обеспечивает большую пластичность. Специализация областей мозга во многом связана с их цитоархитектоникой в сочетании с онтологическим развитием индивида (его жизнью), включая биологию, культуру и психологию личности. Но в целом мозг опирается на все эти силы одновременно, пока его владелец живет в этом мире.
Следовательно, один урок, который можно извлечь из случая с хоббитами Флореса, состоит в том, что делать выводы об интеллекте только на основании эндокранов — дело рискованное. Определенно, есть признаки, которые можно интерпретировать, — например, развитие различных областей мозга, о которых нам известно, что они связаны с интеллектом, языком, планированием и решением задач у современного человека; но знаний, получаемых посредством изучения черепов, все же недостаточно для понимания того, как развивался человеческий интеллект, а потому этот метод должен рассматриваться как вторичный по отношению к исследованию культурных свидетельств. Было бы очень просто, в отсутствие данных о поселениях, морских путешествиях, орудиях и т. п., утверждать, что эректус был бессловесной тварью в сравнении с современным человеком, поскольку обладал мозгом всего в 950 см3. Но культурные свидетельства указывают на то, что такие спекуляции безосновательны. Они говорят, что Homo erectus был умным, способным к человеческому языку и прекрасно управлялся с той средой, в которой жил.
Британский антрополог Робин Данбар утверждает, что главной движущей силой развития интеллекта у гоминин была возрастающая сложность социальной организации. Данбар считает, что решение задач, вызванных экологическими изменениями, не было основной причиной развития интеллекта. Причиной развития энцефализации и интеллекта стала растущая сложность человеческих сообществ. Люди стали жить более крупными и сложными группами. Такая численность и сложность у всех прочих приматов ранее не встречалась. Доводы Данбара основываются на экспоненциальном росте числа социальных связей, возникающем даже при довольно скромном увеличении общей численности группы. Ближайшие из ныне живущих родственников человека — шимпанзе — живут в группах численностью около 50 особей; сообщества охотников-собирателей обычно насчитывают примерно 150 человек, что вызывает большое напряжение мозга, поскольку приходится отслеживать намного больше социальных связей ввиду увеличения размера группы на 300 %. Отдельные члены сообщества — как нейроны в мозге. Чем их больше, тем больше связей между ними. Другими словами, так же как связи между нейронами делают мозг сложным, экспоненциальный рост числа связей при увеличении численности группы в арифметической прогрессии потребовал большей мощности интеллекта для отслеживания этих связей, по крайней мере, по версии Данбара. То есть, когда увеличивался размер группы, кора тоже росла.
В подтверждение этой гипотезы Данбар приводит данные о ковариации размеров коры головного мозга с численностью групп у нескольких видов. Конечно, кто-то может возразить, что здесь Данбар ставит телегу впереди лошади. Возможно, это рост мозга и более сильный интеллект обеспечили увеличение сложности социальных отношений между людьми, а не наоборот? Но более вероятной выглядит причинно-следственная связь по Данбару: размер группы → размер мозга, а не размер мозга → размер группы. Если бы у кого-то сначала появился более крупный мозг, до социальных изменений, то этот человек мог предпочесть стать отшельником. То есть, если бы рост мозга действительно был первичен, это могло привести к совершенно разным социальным моделям. Но если сперва увеличилось общество, то это действительно оказало бы давление на мозг, с тем чтобы он мог отслеживать новые усложнившиеся отношения.
Еще одно социально обусловленное давление в сторону роста интеллекта — рост кооперации. Когда люди объединялись, они работали сообща. Первые группы людей обеспечивали собственную жизнеспособность совместной работой. Конечно, в любой групповой работе обычно будет один-два «пассажира», то есть людей, которые пожинают плоды чужих трудов, хотя сами в работе в полную силу не участвуют. Тогда, чтобы групповые взаимоотношения работали эффективнее, естественный отбор должен был способствовать усилению интеллекта как способа выявлять таких жуликов.
Как мы видели ранее, половой отбор как основную движущую силу эволюции заметил Дарвин; результатом этого отбора стали красота (например, перья у самцов павлина), физиологические характеристики, например относительно более крупная грудь у самок человека в сравнении с другими приматами (очевидно, пышность женских форм рассматривалась как преимущество даже среди ранних гоминин) и более длинные пенисы у человеческих самцов
[82].
