Математик поднял на капитана полные страдания глаза и, увидев в них сочувствие, прерывисто вздохнув, достал дрожащей рукой сигарету. И закурив с помощью Сани Шубина, приступил к сбивчивому нескладному рассказу.
— Я не хотел этого, честное слово. Вообще не хотел, не думал даже. Правда, — делая судорожные затяжки, объяснял Воробьев. — Просто шел домой в тот вечер и думал, как жить тяжело. Что денег вечно не хватает. Что у других вот машины, жизнь интересная, а у меня ничего. И вот шел и не видел, куда иду, и вышел к Медному всаднику, и даже сам не понял, как вышел. А потом вижу, в свете фонарей какой-то человек идет, на улице больше не души, только я и он, присмотрелся и узнал Геннадия Олеговича.
Я его догнал, а он даже не сразу меня узнал. Тоже весь потерянный, огорченный, но оно, конечно, и понятно. Мы с ним до Невы дошли, встали у парапета, разговорились. Странный у нас разговор получился. Мы с ним каждый о своем говорили, горячились, жаловались, а друг друга вроде как и не слушали. А потом он перстень достал, и вот тут я вдруг обо всем забыл, стоял и смотрел на перстень как зачарованный, таким он мне удивительным показался, невероятным, будто вся вселенная в нем отражалась. Словно затягивало меня в глубь камня. Я попросил посмотреть, он дал. Я вертел его в руках и налюбоваться не мог. А он все говорил, говорил, я его не слушал, на перстень смотрел. А потом он сказал, что ему пора, и попросил перстень вернуть. И вот тут что-то странное на меня нашло. Мне вдруг стало жалко его отдавать. Подумалось отчего-то, что этот перстень сумасшедших денег, наверное, стоит, а мне очень деньги нужны. И что Геннадий этот, по сути, счастливчик, а мне вот всю жизнь не везет. Он стал требовать перстень, а я его в руке сжал и не отдаю. Тогда он отбирать стал, а я все равно не отдаю. Мы драться стали. Я в первый раз в жизни дрался, точнее, и не дрался, а так, отмахивался. А потом я сам не понял, как это вышло, разозлился, схватил его на руки и бросил в воду. Я никогда ничего подобного не делал, у меня и сил столько нет, а вот как-то вышло, — растерянно развел руками Воробьев. — Я тут же пожалел, хотел его вытащить, помочь ему. Он же не утонул, его просто течением сносить стало, и там же парапет, не выберешься! Я очень испугался. Побежал вперед к мосту, там впереди спуск к воде был, я вниз по ступенькам побежал, и Геннадий туда же греб, но его все время сносило, я ему руки протягивал, вытащить хотел, но руки были скользкие, он ухватился. А удержаться не смог, и устал, наверное, очень, и вода была холодная. Я так старался, что даже сам в воду упал. А когда упал, о Геннадии уже не думал, испугался, что сам могу утонуть, и действительно, еле-еле из воды выбрался. Когда осмотрелся, Геннадия уже видно не было, я очень испугался. Да и холодно было, и я побежал, только не к Медному всаднику, а к мосту Лейтенанта Шмидта, и все время на воду смотрел, но Геннадия больше не видел, а потом я остановил какой-то фургон хлебный, он как раз от булочной отъезжал на площади Труда, и он меня пожалел, и до дома довез, и даже батоном угостил. А перстень так у меня и остался. Я уже дома, когда успокоился, все обдумал и понял, что его спрятать надо и никому о случившемся не рассказывать. Я знал, что мне никто не поверит, что я убивать не хотел. — И тут Александр Федорович скрючился и заплакал тихо, отчаянно, безнадежно.
А перстень по окончании следствия вернули владелице — Марии Ивановне Решетниковой.
Глава 21
21 апреля 2019 г. Санкт-Петербург
— Жаль, я тогда в восемьдесят третьем не познакомился с этой дамой, — с сожалением проговорил полковник. — Даже не видел ее ни разу. А ты внимательно изучил то дело?
— Да, с самого утра с ним работал, — кивнул капитан Ушаков.
— И что думаешь, есть связь?
— Кроме перстня? Сомневаюсь. Предположить, что Светлана Полушевич, спустя столько лет, вдруг решила отомстить Селезневым за то, что те отказались дать ее мужу взаймы, и убила Илью Колесникова, я не могу. Глупо и не логично. Ирина Полушевич? Она, конечно, женщина решительная, но, во-первых, у нее алиби, а во-вторых, за что? За то, что Колесников позаимствовал их семейную реликвию?
— То есть связывает эти два дела только перстень? — разочарованно уточнил полковник Тарасов.
— Увы.
— Ладно, тебе виднее. Но, а что же ты думаешь по делу Колесникова?
— Георгий Викторович, разрешите сперва все проверить, а уж потом доложить?
— Хитришь, Никита Александрович, — улыбнулся полковник, — ну, да ладно, давай проверяй. Подожду до вечера.
— Ну, ребята, рассказывайте, — бросая на стул куртку, предложил капитан, с вожделением откупоривая бутылку холодной воды.
— Все в порядке, ты был прав. Бабка Колесникова действительно приезжала к нему в воскресенье вечером. Соседи видели ее около восьми.
— А что они раньше-то молчали?
— Раньше? Раньше мы их спрашивали, кого они видели в ночь убийства, а не вечером. К тому же мы искали убийцу, а не близких родственников. Когда она ушла, неизвестно.
— А что же дома, не заметили ее исчезновения, дочка? Зять?
— Дочка с зятем в выходные ездили на дачу, вернулись около девяти часов, Зоя Дмитриевна встречать их не вышла. Они решили, что она уже легла. Ну, или просто не в духе, и беспокоить ее не стали. Чувствуется, что старуха всех держит в кулаке, — усмехнулся Захар. — А в понедельник утром их домработница встретила Зою Дмитриевну возле дома, было около восьми. Домработница очень удивилась. Но Зоя Дмитриевна сказала, что ей с утра не спалось, и она решила прогуляться, погода-де хорошая.
— А такое прежде случалось? Домработница не удивилась?
— Домработница, как и остальные члены семейства, Зою Дмитриевну побаивается. А потому вопросов лишних задавать не стала. Прогуляться так прогуляться. Не ее дело.
— Гм. А как она была одета, я имею в виду Зою Дмитриевну?
— Спросил. В синей легкой куртке и брюках.
— Они встретились возле дома или на подходе? Может, возле остановки, где именно?
— Ты имеешь в виду, не видела ли домработница, как Селезнева из такси вылезала? Нет. Домработница подходила к дому и увидела, что ей навстречу со стороны улицы Римского-Корсакова идет Селезнева. После этого я побеседовал с дочерью Селезневой, и та припомнила, что утром не слышала, как мать выходила из квартиры, только как вернулась. Прежде такого не случалось, но в принципе Зоя Дмитриевна живет как хочет, никому отчета не дает. Хочет гулять в семь утра, значит, пойдет.
— А зять?
— Зять тоже ничего не слышал, хотя просыпается рано. Он любит позавтракать до прихода домработницы. Сам возится на кухне, быстро ест и уходит на работу. Так вот, встав в половине седьмого, он не слышал, как Зоя Дмитриевна уходила, и вообще не видел ее.
— Очень хорошо. Толик, у тебя что?
— У меня тоже все не плохо. Соседка Селезневых видела, как утром в понедельник Зоя Дмитриевна выходила из автобуса, и очень удивилась, откуда она может в такую рань возвращаться. На дачу они всей семьей на машине ездят, в поликлинику еще рано, этот факт ее очень удивил, поэтому она его и запомнила.
