— Встать-то я встану, только чем потом заняться?
— Да хоть меня пострижёшь. И я твою головку обработаю, хоть придадим ей какой-то вид, а то ходишь, как студентка.
Усевшись на круглую табуретку, Чжо Юнь стала ждать, когда Сун Лянь начнёт стричь. Та обернула вокруг шеи Чжо Юнь тряпку из старья и стала неторопливо расчёсывать ей волосы:
— Ну, если плохо получится, чур, не обижаться. А то у тебя волосы такие красивые, просто трогать не хочется, честное слово.
— Ладно, не получится, так не получится: о какой красоте речь в мои-то годы.
— Ну, тогда начинаю, — сказала Сун Лянь, а сама продолжала расчёсывать.
— Давай, давай, — старалась подбодрить Чжо Юнь. — Вот ведь трусишка какая!
— Главное, рука не набита, боюсь, порежу. — С этими словами Сун Лянь приступила к стрижке.
Под клацанье ножниц одна за другой падали податливые пряди чёрных, как вороново крыло, волос.
— Видишь, как ловко у тебя получается, — не унималась Чжо Юнь.
— Только не хвали, а то руки дрожать начинают…
Не успела Сун Лянь произнести эти слова, как раздался пронзительный визг: она и в самом деле резанула Чжо Юнь по уху.
Страшный визг Чжо Юнь услышали даже в садике. Посмотреть, в чём дело, выскочили и все, кто был у Мэй Шань. Их глазам предстала зажимающая правое ухо Чжо Юнь; от боли у неё даже испарина на лбу выступила. Рядом с ножницами в руках стояла тоже побледневшая Сун Лянь. На полу валялись чёрные пряди.
— Ты что?!. — Чжо Юнь не договорила: слёзы так и брызнули у неё из глаз, и она, продолжая зажимать ухо рукой, выбежала в сад. Ножницы выпали из руки оцепеневшей Сун Лянь и упали на кучку волос.
— Руки дрожат… — ни к кому не обращаясь, проговорила она. — Заболела я. — А потом стала выталкивать за дверь прибежавших поглазеть на происшествие слуг: — А вам чего здесь надо? Бегите лучше за доктором для второй госпожи.
Мэй Шань, державшая за руку Фэй Ланя, осталась. Она с улыбкой взирала на Сун Лянь, которая, стараясь не смотреть ей в глаза, собирала метёлкой волосы с пола.
— Чего смеёшься? — спросила Сун Лянь, когда та вдруг расхохоталась.
— Если уж кого ненавижу, — подмигнула Мэй Шань, — тоже ухо отрезать могу, причём начисто, ни кусочка не оставлю.
У Сун Лянь даже лицо вытянулось:
— О чём ты говоришь! Да разве я специально?
— Ну, когда-нибудь мы это узнаем, — снова хихикнула Мэй Шань.
Больше не обращая на неё внимания, Сун Лянь снова забралась в постель и накрылась одеялом с головой, чувствуя, как бешено колотится сердце. Кто знает, может из-за сердца так и вышло с этими ножницами? Во всяком случае, все наверняка поверят, что это не нарочно.
А через одеяло доносился голос Мэй Шань:
— С виду Чжо Юнь — само добросердечие, а в душе — скорпион: по части всяческих уловок любого за пояс заткнёт. Я ей не соперница, знаю; да и тебе, похоже, с ней не тягаться — я как тебя увидела, сразу поняла.
Сун Лянь даже заворочалась под одеялом: как неожиданно разговорилась Мэй Шань! А та продолжала:
— Ты, наверное, знаешь эту историю, ну, как мы рожали? Забеременели почти вместе, но уже на четвёртом месяце она кого-то подослала, и мне в травяной отвар подсыпали какого-то порошка, чтобы вызвать выкидыш. Да знать не судьба мне была выкинуть. А потом, когда и рожать нам пришла пора почти одновременно, она вознамерилась родить первой. Уйму денег извела, чтобы достать заморскую иглу для ускорения родов, всё влагалище себе расковыряла, но я всё же оказалась удачливее и первой родила Фэй Ланя, мальчика. А она как ни пыжилась, всё понапрасну — как говорится, «ходила по воду с бамбуковой корзиной»: родила замухрышку И Жун, да и то на три часа позже.
4
Погода уже сделалась по-осеннему прохладной, и женщины стали одеваться теплее. Ранним утром и глубокой ночью один за другим опадали листья, устлавшие сад жёлтым шуршащим ковром. Несколько служанок, усевшись на корточки, принялись жечь их. Как только потянулась струйка едкого дыма, со стуком распахнулось окно Сун Лянь и показалось её раскрасневшееся от злости лицо.
— Кто вам велел листья жечь?! — закричала она, стукнув деревянным гребнем по подоконнику. — Лежат себе красиво и лежат, а будете жечь — только вонь разведёте!
Служанки собрали грабли и корзины, а одна, что побойчее, сказала:
— Листьев вон сколько, если не жечь, то куда их девать-то?
Сун Лянь тут же запустила в неё гребнем:
— Сказано нельзя жечь — значит нельзя!
И окно с треском захлопнулось.
«Всё больше норов выказывает четвёртая госпожа». Так служанки и доложили Юй Жу. «Не дала нам листья жечь: что это она себе позволяет, да всё больше и больше?» Юй Жу служанкам выговорила — нечего, мол, языками чесать, не хватало ещё, чтобы вы рассуждали, что так, а что не так. Но в душе была страшно возмущена: прежде листву в саду всегда жгли несколько раз в год. Неужто с появлением какой-то Сун Лянь отменять, что заведено? Служанки стояли в сторонке, ожидая решения: «Так что, не надо жечь?» «Кто сказал не надо? Ступайте и жгите, а на неё не обращайте внимания, вот и всё».
Те снова стали жечь листву. Сун Лянь больше не показывалась. Лишь когда золу уже сгребли в кучки, она вышла из южного флигеля. Юбка на ней была ещё летняя. «Как ей только не холодно? — шептались между собой служанки. — Ветер вон какой». Сун Лянь остановилась у кучки золы, на миг застыла, глядя на неё, а потом пошла во внутренние покои на трапезу. Её юбка трепетала на холодном ветру белокрылой бабочкой.
Сев за стол, Сун Лянь стала смотреть, как все едят. К палочкам для еды она даже не притронулась. Спокойная и угрюмая, она сидела, обхватив плечи руками, и вид у неё был такой, что не подступиться. Чэнь в этот день как раз уехал куда-то: прекрасная возможность для скандала в доме.
— Что же ты не ешь? — спросил Фэй Пу.
— Я сыта.
— Уже поела?
Сун Лянь фыркнула:
— Гари нанюхалась досыта.
Фэй Пу, не понимая, в чём дело, посмотрел на мать.
Юй Жу мгновенно переменилась в лице.
— Сидел бы себе да ел, — шикнула она на него. — Суёшься не в своё дело. — Потом уставилась на Сун Лянь и громко, чтобы все слышали, сказала: — А ну, четвёртая госпожа, скажи, а я послушаю: что, по-твоему, нужно делать со всеми этими кучами листьев?
— Понятия не имею, — проговорила Сун Лянь. — Да и кто я такая, чтобы заниматься хозяйством?
— Каждую осень сжигаем листья, и никто слова не скажет; ты одна такая изнеженная оказалась — не выносит она, видите ли, запаха гари!
