— Янь Эр, Янь Эр, иди сюда! — крикнула она, выйдя на галерею.
Та, явившись, тут же защебетала:
— Как, разве четвёртая госпожа не слушала, как барчук играет на флейте?
— Ты трогала мой чемоданчик?
— Так вы же как-то сами велели навести там порядок, вот я и переложила всю одежду.
— А флейту разве не видела?
— Флейту? Нет, не видала. С флейтами только мужчины забавляются!
— Получается, ты стащила мою флейту, — холодно усмехнулась Сун Лянь, пристально глядя ей в глаза.
— Вы, четвёртая госпожа, уж не возводите сразу напраслину-то — ну, зачем мне красть вашу флейту?
— А такие бесовские затеи как раз в твоём духе. С утра до вечера только и вынашиваешь какую-нибудь гадость, да ещё делаешь вид, что ты ни при чём.
— Четвёртая госпожа, не оговаривайте человека понапрасну, лучше спросите — у барина, у старшего барчука, у старшей госпожи, у второй госпожи, у третьей госпожи — взяла ли я когда хоть медную монетку?
Но Сун Лянь уже не слушала: окатив её взглядом, полным презрения, она метнулась в маленькую пристройку, где жила Янь Эр, и, пнув ногой её маленький деревянный чемоданчик, потребовала:
— Ну-ка открывай быстро, раз ещё отпираешься!
Обняв Сун Лянь за ноги, Янь Эр взмолилась:
— Не надо пинать мой чемоданчик, четвёртая госпожа, честное слово, не брала я вашей флейты!
Выражение её лица всё больше убеждало, что подозрения не напрасны, и Сун Лянь схватила стоявший в углу топор:
— Вот сейчас расколочу его, и посмотрим: коли там нет ничего, завтра у тебя будет новый.
И, стиснув зубы, опустила топор. От чемоданчика только щепки полетели, и на пол посыпались тряпки, медные монеты, безделушки. Сун Лянь переворошила всё, но флейты не было. И тут она наткнулась на плотный свёрток, завёрнутый в белую тряпицу. Развернув её, она увидела небольшую матерчатую куклу, из груди которой торчали три тонких иголки. Поначалу стало даже смешно, но она тут же сообразила, что тряпичная фигурка очень похожа на неё. Вглядевшись, она различила сверху два иероглифа — «Сун Лянь». Внутри всё зашлось от острой боли, будто сердце на самом деле пронзили тремя иголками. Она мгновенно побледнела. Янь Эр, прислонившись к стене, наблюдала за ней широко раскрытыми от ужаса глазами. Сун Лянь вдруг пронзительно взвизгнула, подскочила к Янь Эр и, схватив её за волосы, стала бить головой об стену. Сквозь душившие слёзы прорывался крик:
— Вот тебе порчу наводить! Вот тебе смерти мне желать!
У Янь Эр не было сил вырваться, и она лишь издавала прерывистые булькающие всхрипы. Устав, Сун Лянь остановилась, чтобы перевести дыхание, и тут до неё дошло, что Янь Эр — неграмотная. Кто же тогда написал иероглифы? От этой неясности сердце защемило ещё больше, и Сун Лянь заговорила с Янь Эр, уже мягко, склонившись к ней и вытирая ей слезы:
— Ну, не надо плакать. Что было то было, больше так не делай, зла я на тебя не держу. Скажи только, кто написал тебе эти иероглифы?
Та, ещё всхлипывая, покачала головой:
— Не скажу, не могу…
— Ну, не бойся, — уговаривала Сун Лянь. — Скандала я поднимать не стану. Только скажи кто, и ты ровным счётом ни при чём.
Янь Эр по-прежнему отрицательно качала головой. Тогда Сун Лянь стала называть имена:
— Это дело рук Юй Жу?
Янь Эр покачала головой.
— Ну, тогда Мэй Шань?
Та снова качнула головой. Сун Лянь разочарованно перевела дыхание, и голос её слегка дрогнул:
— Неужели Чжо Юнь?
Больше Янь Эр головой не качала. На её лице застыло выражение безмерного горя. Сун Лянь поднялась и закатила глаза:
— Вот так: вроде знаешь человека, а всё равно — чужая душа потёмки. Так я и знала.
Когда пришёл Чэнь Цзоцянь, она сидела на диване и отупело мяла в руках увядшую маргаритку.
— Ты что, плакала?
— Да нет. Ты ведь так хорошо ко мне относишься, с чего мне плакать?
Чэнь задумался:
— Если скука одолела, можно прогуляться по саду, или сходить куда-нибудь поужинать.
Помяв цветок ещё немного, Сун Лянь выбросила его в окно и тихо спросила:
— Куда ты дел мою флейту?
Чэнь ответил не сразу:
— Я боялся, что она тебя отвлекает, вот и убрал.
— Моё сердце целиком здесь. — С губ Сун Лянь сорвался холодный смешок. — Что может отвлечь его?
— Скажи тогда, кто тебе её подарил? — Чэнь был серьёзен как никогда.
— Это не знак внимания. — Сун Лянь явно не хотелось отвечать. — Это наследство. Она досталась мне от отца.
Чэнь слегка смутился:
— А я-то переживал: думал, это подарок того студента.
— Немедленно верни мне её, — протянула руку Сун Лянь. — О том, что принадлежит мне, я позабочусь сама.
Чэнь пришёл в ещё большее смущение и стал расхаживать взад-вперёд, потирая руки:
— А вот с этим ничего не получится. Я велел сжечь её.
Больше Чэнь не услышал от неё ни звука. В комнате постепенно стемнело. Он зажёг свет: бледное лицо Сун Лянь отливало снежной белизной, а по щекам беззвучно скатывались слезинки.
Эта ночь не походила ни на одну другую. Сун Лянь лежала, свернувшись, как ягнёнок, и отстранившись от Чэня. Тот пытался приласкать её, но ответной ласки так и не добился. Он то гасил свет, то вновь зажигал, и перед ним представало белое, как лист бумаги, бесчувственное и равнодушное ко всему окружающему лицо.
— Ну, это уже слишком, — возмутился Чэнь. — Ещё немного, и я на коленях буду вымаливать прощение!
Помолчав, Сун Лянь выдавила из себя:
— Мне плохо.
— Терпеть не могу подлаживаться к кому-то!
— А ты ступай к Чжо Юнь, — сказала Сун Лянь, поворачиваясь на другой бок. — У этой для всех припасена улыбка.
Чэнь тут же вскочил с кровати и стал одеваться, бормоча:
— Ну и пойду: у меня, к счастью, ещё три жены имеется.
* * *
Когда на следующий день заявилась Чжо Юнь, Сун Лянь, ещё лежала в постели. При виде Чжо Юнь, раздвигающей дверные занавеси, её стал бить непонятный озноб. Она закрыла глаза и притворилась спящей. Чжо Юнь подсела к ней в изголовье и положила руку на лоб:
— Не горячий, стало быть, это не от болезни, а скорее от раздражения.
— A-а, это ты, — открыв глаза, улыбнулась Сун Лянь.
— Вставай скорее, — потянула её за руку Чжо Юнь. — Если столько валяться, и здоровый заболеет.
