— Эге, да ты, оказывается, вино попиваешь!
— А ты что, уже вернулся? — пробормотала Сун Лянь.
— Да вот, не убили, так пришлось домой возвращаться.
За долгое отсутствие Фэй Пу очень изменился. Лицо стало смуглым, он заматерел, и вид у него был изнурённый. От Сун Лянь не ускользнула и синева вокруг глаз, и красные прожилки на белках — точь-в-точь как у отца, Чэнь Цзоцяня.
— Что это ты пить начала, тоску заливаешь?
— Да разве вином её зальёшь? Справляю вот свой день рождения.
— День рождения? Сколько же тебе исполнилось?
— Не всё ли равно сколько, день прожила — и долой. Не желаешь ли выпить? И меня поздравишь.
— Пью за тебя и желаю дожить до девяноста девяти лет!
— Вот ещё выдумал. Я так долго жить не собираюсь. Такие любезности лучше для барина прибереги.
— До скольки же ты собираешься жить?
— Как получится. Жить не захочется, так и помру, дело это нехитрое.
— Тогда выпью ещё за то, чтобы ты жила подольше, а то ведь умрёшь, и поговорить дома будет не с кем.
Неторопливо попивая водку, они заговорили и том, как обстоят дела с партией табака. Не без насмешки в свой адрес Фэй Пу заявил:
— Остался вот ни с чем. Там я со своим товаром не только без прибыли оказался, но и в убытке не на одну тысячу. Зато повеселился от души.
— Ты и так живёшь куда как весело, откуда взяться чему-то невесёлому?
— Ну, ты уж отцу-то не докладывай, а то опять получу нагоняй.
— Вот уж была охота мешаться в ваши семейные дела! К тому же сейчас, при встрече, ты и глянул на меня, словно на тряпку драную: даже глаз не остановил. Так неужели ты думаешь, я побегу говорить кому-то, что у тебя что-то не так?
Выпитое не давало Сун Лянь говорить спокойно и прорывавшиеся в её словах чувства были явно направлены на Фэй Пу. Он, конечно, это заметил, и душа его распустилась множеством нежных лепестков, он покраснел, и его бросило в жар. Достав из кожаного пояса маленький кошелёк, красиво расшитый драконами и фениксами, он подал его Сун Лянь.
— Из Юньнани привёз. Пусть будет тебе подарок на день рождения.
Сун Лянь глянула краешком глаза на кошелёк и как-то странно усмехнулась:
— Но ведь это девушки дарят кошельки своим возлюбленным. Разве бывает наоборот?
Фэй Пу чуть смутился и вдруг вырвал кошелёк у неё из рук:
— Не надо, так давай обратно. Всё равно это вообще-то мне подарили.
— Так-так, — протянула Сун Лянь. — Значит, притворство и лицемерие, значит, тебе кто-то сделал подарок, а ты мне голову морочишь. Хороша бы я была, если бы приняла — только руки бы замарала.
Фэй Пу, посмеиваясь, засовывал кошелёк обратно в пояс:
— Да я и не собирался дарить его, так, подурачился.
Лицо Сун Лянь посуровело:
— Я уже привыкла, что меня обманывают. Все этим занимаются, кому не лень. Вот и ты посмеялся надо мной.
Фэй Пу опустил голову и, то и дело поглядывая на неё, молчал.
— Кто же подарил тебе этот кошелёк? — вдруг снова спросила Сун Лянь.
— Не надо об этом, — проговорил Фэй Пу, поборов дрожь в коленях.
8
Так они и сидели с ничего не выражающими лицами и попивали маленькими глотками водку. Сун Лянь вертела в пальцах чашечку и смотрела на сидящего напротив Фэй Пу: голова опущена, густая, как у юноши, шевелюра, сильная, гордо выпрямленная шея, и только тёмно-синие жилки чуть заметно пульсируют под её взглядом. Она чувствовала, как внутри что-то тает, какое-то незнакомое желание переполнило всё тело. У неё перехватило дыхание, как при сильном порыве ветра, и в сознании снова всплыла картина переплетённых под столиком для мацзяна ног Мэй Шань и «врача». Она взглянула на свои стройные красивые ноги: будто под напором осевшего по всему краю обрыва песка, они мягко и в то же время страстно прижались к тому, к чему хотели прижаться — к ступням, коленям, бёдрам Фэй Пу. Теперь она точно ощутила, что они на самом деле существуют. Глаза Сун Лянь затуманились, губы, бессильно раскрывшись, шевельнулись. Послышался какой-то звук, будто что-то разбилось. Или этот звук донёсся из глубин её души? Фэй Пу поднял голову и стал смотреть на неё не отрываясь, заворожённый бурей чувств в её глазах. Его тело — и особенно ноги — будто одеревенело и оставалось в прежнем положении. Он даже не шелохнулся. Зажмурившись, Сун Лянь слышала лишь высокие и низкие звуки их прерывистого дыхания. Она ещё крепче прижалась ногами к Фэй Пу и стала ждать, что будет дальше. Казалось, пролетела целая вечность, прежде чем он подобрал колени и, рухнув назад на спинку стула, будто от удара, хрипло проговорил:
— Так не хорошо.
— Что не хорошо? — пробормотала Сун Лянь, словно проснувшись.
Фэй Пу медленно поднял руки и, сцепив их, прижал к груди:
— Нет, я ещё боюсь. — При этих словах его лицо исказилось гримасой боли. — Я ещё боюсь женщин. Женщина — это слишком страшно.
— Не понимаю, о чём ты.
Фэй Пу потёр лицо руками:
— Сун Лянь, ты мне нравишься, правда.
— Я тебе нравлюсь, а ты вон как ведёшь себя со мной.
Чуть не всхлипывая и отводя глаза, Фэй Пу покачал головой:
— Мне себя не переделать, это кара небесная. В семье Чэнь мужчины всегда были охочи до женщин, а на мне всё закончилось. С малых лет женщины кажутся мне страшными, я боюсь их. Особенный страх на меня наводят женщины из нашей семьи. Лишь тебя не боюсь, но у меня всё равно ничего не получается, понимаешь?
У Сун Лянь давно уже текли слёзы. Отвернувшись, она тихо проговорила:
— Я понимаю, не надо ничего объяснять. Теперь я нисколечко тебя не виню, правда, нисколечко.
Опьянела Сун Лянь уже после того, как Фэй Пу ушёл. Лицо у неё раскраснелось, и она выплясывала нетвёрдыми шагами по комнате, размахивая руками. Прибежавшей матушке Сун было не успокоить её, и она стала кричать Чэнь Цзоцяня. Тот пришёл. Войдя в комнату, он тут же попал в объятия Сун Лянь. От неё так и разило перегаром, и она несла всякую чепуху.
Чэнь обратился к матушке Сун:
— С чего это она пить начала?
— Откуда мне знать. Она мне о своих сердечных делах разве скажет?
Чэнь стал посылать её к Юй Жу за лекарством, чтобы привести Сун Лянь в чувство, но Сун Лянь сразу закричала:
— Не смей ходить, не смей говорить этой старой ведьме!
Чэнь брезгливо оттолкнул её на кровать:
— Ты только взгляни на себя, совсем спятила, не боишься, что над тобой смеяться станут!
Сун Лянь тут же вскочила и повисла у него на шее:
— Барин, составь мне сегодня вечером компанию, а то любить меня совсем некому, полюбил бы ты меня, барин.
