Он тяжело, с подвыванием вздохнул. Были сильные подозрения, что отец давно уже все сам придумал, но специально молчит, чтобы сын преодолел очередной барьер.
Ну да, полистал его тетрадки, убедился, что с описаниями у сына все в порядке, теперь будет подтягивать слабое место. Якобы сам не может. Всегда так было, сколько Стас себя помнил. Впрочем, если узришь суть воспитательного метода, он не перестает от этого работать.
Тут Стас услышал за окном свист и выглянул, не надеясь ни на что интересное, но неожиданно увидел заседателя Игоря Ивановича. Тот стоял на тротуаре, задрав голову, а когда увидел высунувшегося Стаса, то энергично замахал ему рукой.
– Чего? – спросил Стас.
– Можешь выйти?
– Только мяч скинуть.
– Серьезно. Я бы сам поднялся, но меня вахтер не пустил.
– Что ты хочешь, режимный объект, – гордо заявил Стас, – ладно, сейчас отпрошусь.
Получив разрешение покинуть рабочее место, он быстро сбежал вниз, думая, что этот невзрачный мужичок в парусиновых штанах, ковбойке и старых сандалиях совсем не похож на знаменитого врача-реаниматолога, от которого напрямую зависит, жить человеку или умереть.
– Ну чего?
– Есть разговор, – сказал Игорь Иванович, понизив голос, – надо где-то приземлиться.
Они зашли в полуподвальную пышечную. После уличной духоты на них повеяло приятной прохладой толстых каменных стен, которую не мог перебить даже жар с кухни.
Взяв по стакану чая и по три пышки, они устроились за высоким круглым столиком возле окна. Пластиковый стаканчик, в котором кончились салфетки, был прикручен к центру столешницы шурупом. Бумажные тарелки мгновенно промаслились, и у Стаса почему-то пропал аппетит.
А после того как Гарафеев поделился с ним своими подозрениями насчет отравления таллием, есть расхотелось окончательно.
– Да ты бредишь, – сказал Стас.
– Хотел бы я, чтобы так было.
– Это прямо какое-то средневековье. Королева Марго, Екатерина Медичи, короче, в таком духе.
– Сам в шоке. Только, Стас, данная гипотеза действительно все объясняет.
– Угу. Откиньте все невозможное – и вы получите невероятное.
– Вроде Шерлок Холмс как-то иначе выражался.
– Суть я уловил.
Гарафеев осторожно глотнул чаю и, поняв, что тот не горячий, сразу выпил залпом полстакана.
– Нет, я не говорю, что от кишечной инфекции невозможно умереть, – продолжал он в запальчивости, – но для этого нужны мощные усугубляющие факторы. Или такая дико патогенная сальмонелла, что выкосила бы пол-лагеря…
– А ты кровожадный.
– Работа такая. Короче, или так, или ребенок и без того был не жилец.
Стас нахмурился. Если бы старший сын Тиходольских был серьезно болен, то весь поселок об этом бы знал. О таком всегда всем известно.
– Конечно, надо искать историю несчастного парнишки и анализировать, но случай его матери укладывается в отравление таллием как нельзя лучше. Понимаешь? Вот двадцать лет не давал мне покоя этот случай, я уж и так прикидывал, и эдак, а теперь все объяснилось. Я понимаю, что задача решена, другого варианта просто нет.
– Почему это?
– Потому что я не дурак и за двадцать лет размышлений обязательно нашел бы разгадку этой смерти, если бы она была не криминальной. Все-таки у меня и опыт за это время появился, и читал я много, и случай этот все время подспудно держал в голове.
Стас кивнул и буркнул, что верит. Хоть он был не врач, а простой рабочий, но тоже на заре практики были ошибки, которые он смог осознать только с опытом.
Опыт, да… Все-таки сначала должен появиться «просвещенья дух», потом «опыт, сын ошибок трудных», и только на третьем этапе «гений – парадоксов друг». Ну и «случай, бог изобретатель», куда ж без него, хоть в заставке «Очевидное – невероятное» о нем упомянуть как бы забыли. Типа советские ученые такие, что не нужно им милостей от бога, сидят и сами до всего доходят.
Тут он заметил, что задумался, а Гарафеев тем временем что-то ему объясняет.
– Кому понадобилось травить ребенка и женщину? – горячился Игорь Иванович. – От смерти парнишки никому никакой выгоды, это ясно, ну а жена, когда погибла, сидела в декрете. Кому она могла помешать, кроме мужа? Наследство? Опять-таки все получают муж и ребенок, и пока они живы, у других людей материального интереса нет. Потом подмешать яд в еду, если ты не живешь в доме, тоже не так просто, как кажется.
– А ты пробовал, что ли?
Гарафеев фыркнул.
– Взять хоть нас с тобой, – усмехнулся Стас, – пока ты выйдешь в туалет, я успею тебе в чай подмешать что угодно.
– Но я пока не хочу.
– А если бы в пивняк пошли, так захотел бы. Кстати, пошли?
– Пошли. Стас, нация спивается, конечно, только пока, слава богу, десятилетние дети и молодые матери не являются у нас завсегдатаями пивнух. Они обычно питаются дома, а как ты подберешься к продуктам, если ты не член семьи?
Стас пожал плечами.
– Да, конечно, можно выкрасть ключи или нанять взломщика и, тайно проникнув в квартиру, подмешать отраву в пищу. Задача облегчается тем, что таллий не имеет ни вкуса, ни запаха, поэтому им можно приправить любой продукт, и жертва ничего не заметит.
– Вот видишь.
– Но зачем столько хлопотать ради простой домохозяйки?
– Да пес его знает.
Не тронув пышек, приятели вышли на улицу и зашагали к такому же полуподвалу, только с изображением пивной кружки.
– Я думаю, что ребенок стал случайной жертвой, съев или выпив то, что предназначалось матери, а потом Тиходольский все же довел дело до конца.
Стас отмахнулся, все еще не веря, точнее, не желая верить, что такие вещи возможны в той самой обычной жизни, в которой живет он сам.
– Я тоже сначала решил, что мне мерещится, – напористо продолжал Гарафеев, – а потом сообразил, что есть еще один момент, который мне не дает покоя во всей этой ситуации. Знаешь, как неудобный ботинок – вроде бы уже приноровился, идешь, но все время чувствуешь, будто что-то не то. Меня еще в день суда зацепило, но я отвлекся, а вчера ночью вдруг как молнией ударило.
– О господи, – сказал Стас.
За разговором они дошли до пивной и по узкой лестнице с затертыми ступеньками спустились в полуподвал. Рабочий день еще не окончился, и народу в этой забегаловке, весьма популярной среди ленинградских мужиков, собралось не слишком много, но табачный дым все равно висел густой пеленой под низким сводчатым потолком, не заглушая, впрочем, аромат разделываемой на газетке рыбы. Она пахла пряно, остро, но хорошо – видно, кто-то принес из дому, порадовать собутыльников.
Приятели подошли к липкому прилавку, взглянули на ряд пустых кружек, явно промытых в небрежной манере импрессионистов, да и вернулись на улицу.
