Злонамеренные отравления больше ассоциируются с романами Дюма, чем с советской действительностью, а, как говорил учитель Гарафеева, чтобы поставить диагноз, нужно о нем помнить.
Какова была вероятность, что среди… вспомнив записи в истории, Гарафеев посчитал на пальцах, что женщину смотрело около двенадцати врачей. Так вот, какова вероятность, что среди двенадцати специалистов хотя бы один знал о таллии? Никто ведь не приглашал на консультацию гигиенистов и профпатологов.
Гарафеев собирался домой, но на Техноложке выскочил, пересел на Московско-Петроградскую линию и рванул в Публичную библиотеку.
Там у него немножко отлегло от сердца, потому что в тематическом каталоге на таллии сиротливо болтались карточки руководства по профпатологии и всего пара журнальных статей.
Не слишком популярная тема во врачебном сообществе. Простительно не знать.
Он выписал требования на журналы, но, просмотрев их, библиотекарша сказала, что периодику могут доставить только завтра.
Гарафеев несолоно хлебавши отправился домой.
В принципе он все выяснил. Остается неясным, что случилось с ребенком, но случай Тиходольской идеально укладывается в клиническую картину острого отравления таллием. И, кстати, становится понятным великодушие мужа.
Гарафеев горько усмехнулся. Действительно, откуда взялся этот стоицизм? Врачи подвергли жену напрасной операции, которая запустила каскад осложнений, а справиться с ними доктора не смогли. Под конец они уже не скрывали, что ничего не понимают и не управляют ситуацией, а Тиходольский только спрашивал, какие лекарства нужно достать. Что за удивительное смирение? Нет, безусловно, это мечта всех врачей, чтобы родственники не скандалили и не мешали работать, но девять из десяти мужей вели бы себя иначе. Требовали бы других врачей, другую больницу, сами притащили бы за ручку какое-нибудь левое светило. Скорее всего, суета эта не принесла бы результата, но это уже другой вопрос.
И, кстати, Тиходольский был какая-то крупная фигура в оборонке, стало быть, имел право лечить жену в ведомственной больнице. Почему она угодила в обычную городскую? «Скорая» не везла в ведомственную? А кто мешал взять такси и поехать туда самим? Ладно, растерялись, но в приемнике могли поскандалить, в результате их бы отправили сантранспортом и десять раз перекрестились, что сбагрили непростую пациентку.
Ладно, допустим Тиходольский не любил жену, поэтому вел себя скромно и ненавязчиво, пока она была жива. Но Гарафеев по своему богатому опыту прекрасно знал, что от таких равнодушных родственников потом как раз больше всего проблем.
Те, кто ухаживает до конца и выкладывается на всю катушку, потом, как правило, врачей не винят. Они выполнили свой долг полностью, и просто очень сильно устали, чтобы скандалить.
А кто не помогал, у тех подспудное чувство вины и энергии куча, а вина – это такой груз, который хочется поскорее сбросить, но получается только переложить его на другого. И проще всего на доктора.
Почему Тиходольский не стал строчить жалобы, требуя как минимум разобраться, отчего умерла его жена? Не потому ли, что прекрасно знал отчего?
Если он ее отравил, то тогда действительно был прямой смысл сидеть тише воды, ниже травы.
Все складывается логично, только зачем человеку убивать родную жену? И мы даже не будем думать о том, зачем травить родного сына, – строго сказал себе Гарафеев, – потому что это уже за пределами всего.
Правда, в двадцатом веке, когда развод широко распространен и доступен всем слоям населения, на кой черт подставляться? Тиходольский же не функционер, у которого от развода может засбоить карьера, а уникальный ученый, великий ум, генератор идей. Такому родина позволит десять жен иметь, если он захочет.
Только что сын у них опять-таки родился, Андрюша. Как так, сегодня сделал жене ребенка, а через три месяца после того, как он родился, убил, и не под горячую руку, а расчетливо. Ведь неделю бедная умирала, а муж ходил, навещал, и ничего нигде не дрогнуло.
Бред какой-то, даже не верится, что люди на такое способны. Может быть, он был шпион? Передавал секреты американской разведке, а жена его вычислила?
Но тогда она бы сказала врачам, попросила бы какого-нибудь милиционера вызвать. С другой стороны, она же не знала, что ее отравили, и не хотела предавать мужа перед смертью.
Ну ладно, жена угрожала разоблачением, а ребенок? Бррр… Нет, все-таки будем думать, что парнишка умер от сальмонеллеза. Или где-то надо его историю болезни найти. И сделать это быстро, потому что обязательных двадцать пять лет хранения вот-вот истекут, а дальше на усмотрение архивариуса. Если помещение позволяет, могут еще подержать, а нет – отправят на помойку.
Жена сидела за письменным столом, но усталый Гарафеев все равно упал на кровать прямо в уличной одежде.
– Вернул Лизу законному супругу, – вздохнул он.
– О, отлично!
– Обожди пока переселяться, ибо я оставил их в состоянии неустойчивого равновесия. Возможно, что она еще вернется.
Соня пожала плечами и вернулась к работе.
– Тебе все равно?
– Нет, просто я уверена, что у них все будет в порядке. Но ты все равно мудро поступил, Гар, что отвел ее. Иногда нужен какой-то внешний фактор, чтобы ни одному, ни другому не пришлось поступиться гордостью.
– А… А для нас с тобой такой внешний фактор откуда возьмется?
– В нашем возрасте, Гар, это может быть только смерть, – засмеялась жена.
– Но пока мы живы… – он похлопал по покрывалу рядом с собой.
– Ты снова хочешь секс с посторонним человеком?
– Угу.
– Прими душ.
– А если я буду грязный посторонний человек?
– Топай давай.
Когда он вернулся, Соня лежала в постели. Гарафеев лег рядом, и вдруг стало пронзительно тоскливо, что скоро они разведутся, он останется один, а потом придет неумолимый внешний фактор, и для него кончится вообще все.
Он исчезнет, будто и не жил никогда.
Гарафеев изо всех сил прижался к жене, решив хоть на секунду спрятаться от смерти в другом небытии.
* * *
Стас сидел за столом и грыз колпачок пластмассовой ручки из «Союзпечати». Настоящий паркер, подаренный отцом для стимуляции творческого начала, он, естественно, тут же потерял и надеялся, что папа о нем не спросит. Впрочем, за отцом такой мелочности не водилось.
Но паркер, или дешевенькая старушечья ручка, а вдохновение не шло. Папа сказал, что колорит, всякие там косовортки, веялки и озимые он возьмет на себя, а сыну поручил придумать интересную коллизию.
«Как всегда, – вздохнул Стас, – вечно поручает то, что я не люблю. Потому что, видите ли, не любишь того, чего не знаешь, не умеешь или боишься. Сейчас, интересно, что? Почему не могу придумать? Не знаю, не умею или боюсь? Господи, хоть бы дело какое-нибудь нашлось, но нет, мертвый сезон. Сидишь как дурак и даже алиби себе приличного не составить типа: «ах, папа, я почти все придумал, но злобный профессор Шиманский заставил меня весь день ящики с коллекциями таскать».
