Вряд ли. Он взрослый ответственный человек, умный и понимает, что в итоге навредит всей семье, в том числе и своей кровиночке. Что бы он там ни чувствовал, у него достанет силы духа и выдержки проявлять одинаковую любовь к обоим детям.
Но если начать противопоставлять… Все время тыкать носом, что это не твое, ты тут никто, ничего не решаешь, то Кирилл просто самоустранится. Никто так никто. Очень хорошо. Пусть о Егоре голова болит у Ольги Степановны, а у меня свой ребенок есть, им и займусь.
* * *
Леля остановилась посреди комнаты, оглядываясь.
– Уютно у тебя…
– Что, не ожидала?
– Честно говоря, да. Я думала, у тебя тут рюкзаки, ледорубы всякие валяются.
– Ага. А в центре костер с котелком, чтобы лишний раз на кухню не бегать.
Она улыбнулась, на секунду став прежней Лелей.
– Знаешь, когда полгода ночуешь где попало, то дома хочется комфорта. Садись, я сейчас чай принесу.
Стас выскочил на кухню, быстро включил газ под своим белым чайником с пятнышком сколотой эмали на боку и достал из шкафчика пачку чайных пакетиков (страшный дефицит, который еле удалось выпросить у мамы) и вазу с конфетами.
Подумав немного, взял еще бутылку ркацители и засунул в приемистый карман штанов.
В комнате достал из бабушкиной горки бабушкины же хрустальные бокалы с тусклым золотым ободком по краю. Вспомнил, что бабушка называла их свадебными, но решил, что это в любом случае не страшно.
– Вина?
– Я бы выпила, да, – кивнула Леля, – я вообще пью, Стас.
– Я тоже.
– Женский алкоголизм это совсем другое дело.
Он пожал плечами и налил. Вино красиво мерцало в старинном хрустале.
– Иногда я пытаюсь забыться с помощью вина.
– И как, помогает?
Леля покачала головой:
– Нет. Поэтому я, наверное, до сих пор еще и не спилась. Но все впереди.
– Это да. Конфетку? – Стас протянул ей вазу, и Леля выбрала «Невский факел». Стас улыбнулся. Он помнил, как Леля их любила, и накануне специально съездил за ними в фирменный магазин.
Она долго разглаживала фантик, а потом тщательно сложила из него маленькую лягушку. Стас вспомнил, как была у них классе в шестом мода на таких лягушек, складывали из чего попало, и подкидывали друг другу. Иногда с запиской, иногда без.
Стас поднял свой бокал:
– Ну, давай за нас, а то что мы без тостов, как алкоголики.
Леля чокнулась с ним, держа бокал за ножку:
– Знаешь, ты оказался первым, кто ко мне отнесся по-человечески.
– За девять лет?
Она кивнула.
– Я же говорю, вроде бы ни в чем не виновата, но стала не такой, как все. Будто призрак или сумасшедшая. А ты со мной как с нормальной женщиной. Хотя правы все, а не ты.
Не зная, что сказать, Стас подлил вина в бокалы, и тут в дверь постучала соседка с известием, что чайник, о котором Стас совершенно забыл, давно кипит.
Он сходил за чайником.
Леля так и сидела, болтала перед глазами бокалом и смотрела, как переливается вино.
– Если не хочешь, то не будем, – сказал он, – чайку попьем, да и все.
Они все-таки выпили, церемонно чокнувшись.
– Слушай, Лель, – вдруг вырвалось у него, – а если бы ты могла убить того гада, ты бы это сделала?
Она пожала плечами.
– Не знаю, Стас. Но не думаю, что мне стало бы легче, чем сейчас. Так я хоть сама про себя знаю, что ни в чем не виновата.
– А если бы могла ценой его жизни все остановить?
– «Если бы» не имеет значения.
– А ты никогда не думала об этом? Прости, что спрашиваю, но у меня в суде сейчас как раз дело о самообороне…
– Так смешно говоришь – у меня в суде. Как прокурор.
Стас фыркнул.
– Нет, я как раз считаю, что женщину надо оправдать.
– Это само собой. Но я бы, наверное, все равно не смогла угробить человека.
– А если бы у тебя был нож или пистолет?
– Все равно я испугалась бы. Я малодушная, Стас.
– Да ну что ты, – он погладил девушку по плечу.
Чай они так и не стали пить, переместились на диван и легли рядом поверх шерстяного покрывала, заложив руки за голову, как на пляже, и глядя в потолок. Стас сосредоточенно изучал лепнину и пытался найти какую-нибудь закономерность в отвалившихся кусочках.
– Не знаю, – вздохнула Леля, – что было бы хуже, как сейчас, или знать, что ты убийца.
– Но ты ведь только защищалась.
– Я и говорю, что малодушная. А вред… Вред он все равно нанес, пусть бы даже ничего и не успел мне повредить. Я даже не знаю, как это объяснить тебе. Вот человек – как пружина, а я будто разогнутая проволока.
– Леля, человек это человек.
– Ну, в общем, я сказала тебе, кто я. Чтобы ты понимал, что наши отношения ни к чему хорошему не приведут.
– Ты так говоришь, будто отношения это какая-то неподвластная нам отдельная сущность, но ведь ее нет. Есть только мы с тобой, и ничего больше. Никакого третьего.
Она засмеялась.
– Больше скажу, – расхрабрился Стас, – нет ни меня, ни тебя, а только решение, которое надо принять в эту минуту.
Леля засмеялась.
– Все так зыбко, – улыбнулся он, – иногда я думаю, что не могу войти в одну и ту же реку, потому что река – это я.
– Ты прав, – Леля повернулась, положила руку ему на грудь, – ты чертовски, кажется, прав.
Они лежали, и Стас старался дышать в такт дыханию Лели, но ему быстро стало не хватать воздуха. В светлых сумерках ее лицо смягчалось, и ему почему-то стало неловко смотреть. Он закрыл глаза и вдруг почувствовал прикосновение ее губ к своей щеке.
– Мешает борода? – спросил он тихо. – Если что, я сниму, ты только скажи.
– Нет, извини. Я просто…
– И я просто спросил.
– Как ты сказал: только змеи сбрасывают кожу?
– Не я. Гумилев сказал.
– Мне пора.
Он встал, подал ей легкий плащик, и Леля не отстранилась.
– Чай так и не попили, – улыбнулась она.
Стас молча положил ей в карман горсть конфет и потянулся за ветровкой.
Конечно, не так все просто, как он пытался ее убедить, и нельзя стать другим за одну секунду, и очень трудно вырваться из крепких объятий прошлых горестей.
Они вышли на улицу. Несмотря на позднее время, было светло, как днем, пахло рекой и бензином, а перед ними деловито пробежал кот, держа хвост трубой.
