«Да, ребенок. Наверно, Бог меня не любит. За все, что я получаю, Он что-нибудь отбирает».
Они остановились у аптеки-кафе, в которой продавались соки и мороженое. Карл обнял Анни за талию и стер с ее лица слезы.
– Убери свою руку, Карл. Люди на нас смотрят.
– Какое нам до них дело? Вспомни, как ты целовала меня на Сорок второй улице, на глазах у огромной толпы!
– Это было сто лет назад!
У него появилась идея.
– Послушай-ка! Как ты смотришь на то, чтобы зайти в аптеку и потратить немного денег на банановый сплит?
– О, с удовольствием. Я не ела его с прошлого Рождества.
Анни заказала банановый сплит. К ее удивлению, Карл заказал себе то же самое.
– О, Карл, я удивлена! Я думала, ты терпеть его не можешь.
– Да, терпеть не могу.
– Тогда почему…
– Епитимья… Умерщвление плоти… Съесть в наказание жабу. Что-то в этом роде.
– Ты вовсе не должен это делать, Карл. Отмени заказ, пока его не выполнили.
Карл заказал вместо сплита колу. Он наблюдал, как Анни ест банановый сплит. Она ела очень медленно, без восторженных восклицаний.
– Вкусно? – спросил он.
Она положила ложечку.
– Как странно! – сказала она. – Кажется, он мне больше не нравится. Может быть, я старею? Старые люди не любят…
– Вздор! Просто ты выдохлась из-за своей маленькой лекции о сострадании. – Он взял ложечку и вложил в руку Анни.
«Сострадание, – подумала она. – Это означает, что ты понимаешь человека, даже если он тебе не нравится. А это срабатывает? В книгах – да, возможно. Но в реальной жизни? Например, мать Карла. Она не нравится мне, но я ее понимаю. Так же, как я, она носила ребенка. И у нее были такие же мечты… Да, я испытываю к ней сострадание. И к моей матери тоже. И к Бев Картер. Но как насчет моего отчима? Он свинья – и тут нечего понимать. У меня нет сострадания к свинье. Значит, в моем понимании сострадания есть изъян.
А когда я стану старше, мои взгляды изменятся? И в тех вещах, которые я сейчас считаю правильными, обнаружится изъян? Наверно, это и значит стареть? Ты сознаешь, какой дурой была в молодости?»
– Я не хочу стареть, – сказала Анни вслух.
– А кто хочет? – бодро произнес Карл. – И что же навело тебя на эту мысль?
Она оттолкнула тарелку.
– Карл? – У нее был умоляющий тон.
– Ладно! – сказал он. – Тебе не обязательно доедать, если не хочешь. – Он огляделся и встретился взглядом с парнем за стойкой. – Можно счет? – попросил он.
21
Краска скоро высохла, но на детской коляске осталось много мест, где она не пристала. Поскольку это была краска для дерева, она не очень хорошо ложилась на металл, а тем более на ржавый металл. За исключением колес, которые были в хорошем состоянии, коляска годилась разве что для свалки. Анни назвала эту коляску паданцем, так как она стоила всего два доллара пятьдесят центов. Карла удивляло, что Анни позволила так себя одурачить. Ей следовало быть умнее. Он притащил коляску на кухню.
– Не могу сказать ничего хорошего о покраске, – сказал он. – И об этой коляске также.
– Сойдет, – резко произнесла Анни.
– В Бруклине ребятишки заплатили бы двадцать пять центов за такую коляску. За колеса. Использовали бы их для самокатов.
– Я сказала «сойдет»! – вспыхнула Анни.
Опасаясь новой ссоры, Карл попытался ее успокоить:
– Конечно, сойдет. Просто мне бы хотелось, чтобы у нас было много денег и мы могли бы купить большую коляску. Знаешь, из тех, что покупают богатые люди в универмаге? Как же они называются? Они еще похожи на гондолу на колесах.
– Что такое гондола, Карл?
Он расслабился. Значит, расчет был точным и ему удалось предотвратить ссору.
– Это такая лодка, в которой плавают по каналам в Италии.
– А, знаю! На ней тент с бахромой. И на гондольере соломенная шляпа с лентой. Он стоя гребет одним веслом и поет «O Sole Mio».
– Верно! Ну что же, эта старая коляска не совсем такая. Но, как ты сказала, сойдет. – По рассеянности он лягнул одно из колес. Этого хватило, чтобы Анни снова завелась.
– Так-так! – закричала она пронзительным голосом. – Значит, это старье! Я знаю, что это старье, так что заткнись!
– Ну-ну, Анни… успокойся, любимая, – примирительным тоном сказал Карл. Он погладил ее по щеке, но Анни отбросила его руку.
– Иногда я заставляю себя поверить, что какая-то вещь чудесная. Даже если это не так. Просто мне хочется, чтобы она была чудесной. Я не хуже тебя знаю, что эта коляска – старая рухлядь. Но мне пришлось поверить, что она чудесная. Потому что это единственная коляска, которую я могу купить. А тебе непременно нужно было все испортить!
– Я не хотел, Анни. Честное слово, не хотел.
– Я воображала, как в ясный весенний день везу ребенка в этой коляске по улице и прохожие улыбаются моей девочке. И, быть может, кто-нибудь остановится и скажет: «О, какой хорошенький малыш!» А я отвечу: «О, все малыши хорошенькие», – просто чтобы не хвастаться дочкой. Разве я требовала невозможного? Нет! Все, чего я хотела, – это жалкую коляску для моего ребенка. Разве я просила слишком много?
Она изо всех сил толкнула коляску. Коляска промчалась по кухне и, врезавшись в стену, опрокинулась. Анни завопила:
– Мне хочется всех поубивать!
Джелло, поджав хвост, залез под стол и заскулил. Анни в ярости набросилась на него:
– И ты туда же! Заткнись! Никто на тебя не кричит.
Карл поднял коляску и подобрал кусочек затвердевшей краски, который откололся. Он вертел этот кусочек в руках, глядя на него так, словно в нем таилось решение всех проблем.
– Нечего тут стоять! – заорала Анни. – Сделай что-нибудь!
– Что я должен делать?
– Сожги ее! Выброси на помойку!
– А ну-ка успокойся, Анни, или я влеплю тебе хорошую затрещину. – Он окинул ее взглядом и добавил: – И не посмотрю, что ты уже большая.
– Ты не посмеешь! – возразила она в шоке.
– Да, пожалуй. Но от одной этой мысли мне стало так хорошо!
– Ну и радуйся на здоровье!
Анни ушла в спальню, хлопнула дверью и заперлась.
Карлу хотелось разломать коляску на мелкие кусочки. Однако он решил, что разумнее отвезти ее в магазин старых вещей и попытаться вернуть часть денег.
– Анни, – сказал он, стоя перед закрытой дверью, – с тобой все хорошо? – Он подождал, но ответа не было. Тогда он дернул дверную ручку. – Ответь мне! – потребовал он резким тоном.
