Вполне возможно, думала Анни, что четыре года, проведенные здесь, составляют как бы переходный период между прошлым и будущим. За это время мальчики и девочки превращаются в мужчин и женщин. Они приезжают из дома совсем юными: лет семнадцати-восемнадцати, самые способные – в шестнадцать лет. Может быть, им это неизвестно – но в тот день, когда они покидают свой дом, отправляясь в университет, заканчивается домашний период их жизни.
А теперь они выходят в мир, и начинается их новая жизнь. И они будут жить, пока не умрут. Мысль об этом внушила Анни благоговейный страх. Им уже не вернуться назад, подумала она. Нет, конечно, они могут вернуться домой, но их душа и мысли будут в другом месте.
«Теперь я знаю, – подумала она, – почему это называется выпуском. Их выпускают в новую жизнь».
Лежа без сна в тихие июньские ночи, Анни слышала обрывки песен, которые пели мальчики, гуляя по кампусу. Они пели печальные песни о «Дорогой старой альма-матер» на мелодию самой грустной и самой старой университетской песни «Высоко над водами Кайюги». Все это навевало Анни сладостную грусть.
В одну особенно тихую ночь она очень четко услышала слова этой песни. Сев в постели, она принялась напевать «Дорогую старую альма-матер» вместе с мальчиками. Ей хотелось быть причастной. Карл проснулся и спросил, уж не репетирует ли она колыбельную. Нет, ответила Анни, ей просто хочется уловить дух выпуска. И она рассказала, что теперь понимает, почему это называется «выпуск».
– Потому что их выпускают в новую жизнь, – пояснила она.
– Но, Анни, это же всем известно.
– Карл, я додумалась до этого сама, так что для меня это в новинку.
Для Анни последнее занятие класса драматургии было в каком-то смысле выпуском. «Университетский период моей жизни закончился, – подумала она. – Слишком быстро – да, слишком быстро. И слишком быстро начнется моя жизнь матери». Эта мысль была печальной, но в то же время волнующей.
Это занятие напомнило ей историю о последнем занятии французским языком, которую она читала в детстве (название она забыла). На следующий день дети должны были учить немецкий. Анни плакала, когда читала это. Это была грустная история, и она казалась такой реальной. То, как проходило последнее занятие по драматургии, тоже было грустным и реальным.
Оно проходило очень непринужденно. Мистер Хейз сидел на краешке стола, покачивая ногой. Студенты сгруппировались на первых двух рядах. Мистер Хейз вспоминал вместе с ними пьесы, написанные в этом семестре. Некоторые из них снова хвалили, другие добродушно критиковали. И опять подтрунивали над «Огрубевшей плотью». Анни смеялась вместе со всеми. Она впервые заговорила в классе:
– Я приношу свои извинения. И я хочу забыть это – если вы все тоже забудете.
А мистер Хейз снова повторил то, что много раз говорил прежде: на плохой пьесе можно так же учиться, как на хорошей. Анни этому не верила, но не считала себя вправе оспаривать это суждение.
А затем пришло время для чудесного объявления!
Бывший питомец университета, который за четыре года учебы записался на все литературные курсы, стал известным и преуспевающим инженером. Но он по-прежнему питал нежность к своей первой любви – сочинительству. Он пожертвовал определенную сумму денег на издание тома, в который вошло бы семь одноактных пьес, написанных за семестр. При этом он поставил только одно условие: книга должна быть посвящена ему.
За два года у мистера Хейза накопилось четыре достойных пьесы. Сейчас он встал и вынул из внутреннего кармана пиджака сложенный листок. Развернув этот лист, он обвел взглядом всех студентов по очереди и, откашлявшись, сказал:
– Мне приятно объявить, что две пьесы, написанные в этом семестре, достойны публикации. Таким образом, у нас уже есть шесть пьес. Еще одна – и у нас будет книга.
Две пьесы! Не было никаких сомнений относительно того, кто их авторы. Хорошенькая девочка по имени Сильвия Коннел и мальчик из студенческого братства по имени Томас Бьюкенен обменялись торжествующими взглядами.
– У нас имеется и третья пьеса. Если ее хорошенько переделать, то она будет нашей седьмой, и мы бы могли издать книгу этой осенью.
Анни насторожилась. Неужели это ее пьеса? «Пожалуйста, Господи, – молилась она, – пусть это будет моя пьеса. Я буду работать над ней днем и ночью! Я сделаю что угодно…»
– Первая пьеса, – начал мистер Хейз, и класс затих, – это… – Он сделал паузу, нагнетая волнение. – Это «Ночь в окопах» Томаса Бьюкенена!
Все повернулись к Томасу и вежливо поаплодировали. Мальчик, сидевший рядом с Томом, пожал ему руку.
– Вторая пьеса была написана одной способной юной леди. – Красотка Сильвия выпрямилась, улыбнулась и скромно опустила глаза. Все повернулись к ней, приготовившись аплодировать. – Вторая пьеса… – Мистер Хейз сделал паузу и посмотрел прямо на Анни. – Вторая пьеса – «Брак» Анни Браун!
В классе начали перешептываться, а Анни замерла. Одновременно с этим объявлением случилось нечто совершенно неожиданное: ребенок шевельнулся! Она впервые ощутила, что он живой! На какое-то мгновение объявление мистера Хейза утратило для нее значение. Но затем пришла запоздалая реакция, и ее затрясло.
Сильвия приподнялась, как бы протестуя, но потом снова села и принялась громче всех аплодировать. Анни попыталась улыбнуться и поблагодарить всех, но просто не смогла.
И вдруг поднялся маленький юноша с густыми волосами, в очках с толстыми стеклами. Он не пользовался симпатиями класса и преподавателя, так как занимался казуистикой, когда в классе обсуждались пьесы.
– Ее пьесу нельзя включить в сборник, – заявил он. – Она же не студентка университета.
Маленький мирок Анни рухнул. Она с мольбой взглянула на мистера Хейза.
– Имеется два условия, мистер Кронт, – сухо произнес он. – Во-первых, это должна быть хорошая пьеса. Во-вторых, она должна быть написана в ходе наших занятиях. Пьеса миссис Браун удовлетворяет обоим условиям. Еще какие-нибудь вопросы?
– Если позволите, – сказал Том, который был влюблен в красивую Сильвию, – я думаю, что следует опубликовать пьесу мисс Коннел.
– С ее пьесой не все в порядке, – ответил мистер Хейз. – В ней есть все составляющие хорошей пьесы, но она лишена жизни. – Он повернулся к Анни: – Миссис Браун, вы не сделали никаких комментариев, когда ее читали в классе.
– Но вы меня не спрашивали, мистер Хейз.
– Я спрашиваю вас сейчас. Вы можете сказать, чего ей не хватает, по вашему мнению, чтобы стать хорошей пьесой?
– Все дело в диалоге, – начала Анни. – Он неправильный. В комнате общежития сидят эти девушки. Сейчас субботний вечер, льет дождь, и они беседуют о своих бойфрендах. Все эти девушки одного происхождения. Поэтому они думают и говорят одинаково. И мисс Коннел так и написала. Но мне кажется, что, даже если они говорят одинаково, каждая из них все равно должна говорить по-своему. Я знаю, что хочу сказать, но неправильно выражаю свои мысли.
