Анни выпила чашку кофе с пончиком в маленьком кафе за углом. Она позвонила оттуда в офис. Ответил женский голос…
– Вы умеете писать под диктовку?
– Нет, но…
– Вы умеете печатать?
– Нет, но я могла бы научиться.
– Извините.
– Подождите! Я ужасно быстро учусь.
Женщина повесила трубку.
Анни поехала в деловой центр и написала объявление для утренней газеты: «Жена студента ищет работу в офисе на полный или неполный рабочий день». Она указала телефонный номер миссис Хэнсмон. Потом она отправилась в банк, чтобы перевести свои сбережения. Ей пришлось оставить там банковскую книжку. Кассир сказал, что это может занять неделю. Анни зашла в универсам, где все продавалось по одной цене, чтобы купить пепельницу для Карла, и съела там ланч. Меню было такое же, как в бруклинском универсаме-«центовке», куда она ходила на ланч вместе со своей подругой Арлин. Тонкие ломтики холодной индейки и картофельное пюре, политое горячей серой подливкой, крошечный бумажный стаканчик клюквенного морса и даже кофе был таким же хорошим.
Да, она как будто снова была дома, в Бруклине, разве что люди иначе произносили слова. Апельсиновый сок, например. Здесь говорят «ап-пиль», а в Бруклине – «а-пэль». Откуда берется этот акцент? От воды, которую они пьют? Оттого, что они вдали от океана? Из-за более резкого, жгучего воздуха? В чем же дело?
Анни оставила пять центов на чай. Ее мать возражала против того, чтобы она давала чаевые. Она говорила, что Анни любит порисоваться. Карл тоже был против. Он считал, что чаевые унижают того, кому их дают, а у Анни появляется чувство собственного превосходства. Но Анни знала, почему дает чаевые. Это давало ей ощущение могущества, и это ощущение стоило пяти центов. Она оправдывала свою расточительность тем, что заплатила бы столько же за пакетик жевательной резинки. Если бы жевала резинку. Анни улыбнулась. Пожилая женщина, проходившая за стойкой с подносом, на который были поставлены вверх дном вымытые чашки, улыбнулась ей. Здесь, на Среднем Западе, милые и дружелюбные люди, подумала Анни.
Она нашла скобяную лавку.
– Мне нужен дешевый будильник, – сказала она. – Не дешевый, а… – Она умолкла, подыскивая слово. – недорогой.
– Наши самые дешевые часы стоят девяносто восемь центов.
– Могу я взглянуть на них?
Продавец вынул часы из коробки, поставил правильное время, завел их и поместил на прилавок. Часы истерически тикали, словно были в восторге от того, что избавились от коробки.
– У нас есть часы получше, – сказал продавец. – Стоят немного больше, но вы только послушайте! – Он показал эти часы. – Замечаете разницу? Вы едва слышите, как они тикают.
– Они бы тикали так же громко, если бы вы поставили их на кусок жести, как сделали с дешевыми. Я возьму часы за девяносто восемь центов.
– Дело ваше. Но вы только зря выбросите деньги.
– Зачем же тогда вы держите эти часы в своем магазине, если считаете их плохими?
Он пожал плечами:
– Наверно, чтобы демонстрировать, что, заплатив на несколько центов больше, покупатель может приобрести часы, которые не тикают так громко.
– А вот я покупатель, которому нравятся часы, которые громко тикают. – Продавец начал их заворачивать. – Мне нужна и коробка. Часы были в ней.
Анни шла по улице, прижимая часы к груди. Она шагала в такт их тиканью и поэтому делала маленькие шажки. Проходивший мимо человек посмотрел на нее с любопытством.
«Хватит, – укорила она себя, – а то люди подумают, что у меня не все дома».
Она остановилась, чтобы полюбоваться витриной цветочного магазина: там были огромные хризантемы в черных кувшинах и розы в стеклянных вазах. В центре витрины был медный контейнер, в котором стояло несколько веточек с блестящими оранжево-красными ягодами. Она непременно должна узнать их название. Анни вошла в магазин.
– Чем я могу вам помочь? – спросил высокий и худой молодой человек.
Он выглядел слегка женственным.
– Те ягоды, которые у вас в витрине, – как они называются?
– Паслён сладко-горький.
– Какое красивое название! Оно им очень идет. Они здесь растут во дворах?
– Нет, они с севера.
– Откуда именно?
– О, это за озерами, за… Вы знакомы с северной частью этого штата?
– Я приехала сюда всего два дня назад.
– Понятно. – Он умолк, прислушиваясь.
– Это часы, которые я купила, – объяснила она. – Хорошие часы.
– Понятно, – повторил он. – Вы француженка?
– Нет. Я из Бруклина. – Подражая продавцу, она сказала: – Понятно? – Как она и надеялась, он улыбнулся. – А что это за край, где растет паслён сладко-горький?
– Там был край лесов. Тысячи акров гордых деревьев. А потом пришли лесорубы. – Продавец вздохнул. – Если бы я умел писать, то написал бы об этом книгу. Назвал бы ее «Осквернение леса».
– Вы хотите сказать, что они срубили все деревья?
– Да.
– И все еще рубят их?
– Смертоносный топор больше не звенит в безмолвном лесу, – трагическим тоном произнес он.
– Браво! – воскликнула она. – Это звучит как стихотворение.
Ободренный продавец продолжал:
– Они оголили Божий рай и оставили за собой чистилище из уродливых пней.
– А пни все еще там стоят?
– Можно сказать и так. Их выкорчевали, перевернули и сделали из них изгороди. И на них растет паслён, как Божье благословение. На целых милях изгородей.
– А кто нашел паслён и приучил его расти на перевернутых пнях?
– Согласно фольклору, жил-был один гигант…
– Я знаю! Знаю! – взволнованно перебила Анни. – Пол Баньян со своим голубым быком, Крошкой
[8]. – Продавец цветов недовольно взглянул на нее. – Простите, – сказала она. – Вы хотели это сказать, не так ли? – Он не ответил. – Конечно, на самом деле я мало что знаю про это. Просто когда-то читала о Поле Баньяне – ну и сложила два и два.
– Понятно, – сказал он. В его голосе звякали льдинки.
Она вздохнула, чувствуя, что контакт между ними исчез.
– Не буду больше отнимать у вас время. Сколько стоит пучок этого паслёна сладко-горького? – спросила она.
– Десять центов.
Анни не верилось, что он такой дешевый.
– Я возьму.
Пока он заворачивал веточки в блестящую зеленую бумагу, Анни прочитала его имя, напечатанное на витрине.
