●
– Спасибо, Двора, – на следующее утро сказала мне Ася. – Вы очень нам помогли.
– Да, Двора, – добавил Авнер. – Вы просто сотворили чудо.
Адар вешал новую полку для игрушек. Казалось, он полностью сосредоточен на деле и не слышит нашего разговора. Но он повернулся и бросил мне:
– Когда ты намерена уехать?
●
Я не смогла ему ответить. Самые болезненные удары целят в душу, и тело к ним не готово. Меня слова Адара заставили согнулась от боли. Но он и не ждал от меня ответа. Закончил прилаживать полку, двумя точными движениями сложил стремянку и сказал Асе, что идет в теплицы.
От хлопка двери проснулся Беньямин. Ася схватилась рукой за низ живота и бросила на меня взгляд, говоривший: «Пока вы здесь, пожалуйста, возьмите его». – «Прости, – также молча, одним взглядом, ответила ей я. – Но у меня тоже есть ребенок, и он тоже нуждается в моей помощи».
●
Я вышла из дома. Авнер поспешил вслед за мной.
– Не надо, – сказала я.
– Но…
– Нет, – отрезала я. – Это не касается никого, кроме нас с Адаром.
Я направилась к теплицам. Авнер от изумления замер на месте. Я двинулась вперед энергичным и решительным шагом, но через несколько десятков метров остановилась, осознав тот обескураживающий факт, что я понятия не имею, в каком направлении должна идти под этим палящим солнцем. Помнится, Авнер говорил, что выделенный Асе участок земли находится недалеко от границы с Иорданией; значит, идти надо на восток, то есть удаляясь от шоссе на Араву. Я свернула на грунтовую дорогу. Становилось все жарче; я обливалась потом, капли которого ползли по мне как колонны муравьев. Часть меня уже хотела отказаться от этой затеи. Но другая часть не собиралась сдаваться. Я миновала несколько домов и здание детского сада, и тут глазам предстала первая теплица. Затем еще одна. И еще. И еще. Десятки теплиц, разбросанных по пустыне. Я сложила ладонь козырьком, присмотрелась и поняла, что не представляю себе, как выяснить, в какой из них работает Адар.
●
Где ты, сынок? Я обращалась к нему молча, про себя, как иногда делала раньше, дождавшись, когда ты уснешь и больше не сможешь подслушивать мои мысли.
●
На лобовом стекле пикапа, припаркованного возле одной из теплиц, играли лучи солнца. Я пригляделась: кузов пикапа был накрыт уже знакомым мне желтым чехлом.
●
Я открыла дверь теплицы. Вдаль тянулись бесконечные ряды зеленых растений, с которых свисали красные перцы. По земле змеились шланги капельных оросителей. Через каждые несколько метров к потолочным балкам были прикреплены белые картонные коробки с отверстиями по бокам. Судя по доносившемуся из них жужжанию, это были шмелиные ульи.
Я не сразу заметила Адара. Но потом мой слух уловил шелест раздвигаемых листьев, и я его увидела.
Я прочистила горло.
Он повернулся ко мне. На его лице читалось удивление – и старательная попытка его скрыть. Он подошел ко мне ближе и спросил:
– Что ты здесь делаешь?
– Вот, пришла посмотреть на знаменитые перцы «Матрешка».
– Ну что, посмотрела?
Я хотела сказать ему, что увидела не все: где же маленькие перчики, спрятанные внутри больших? Но он посмотрел на часы и нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Тогда я сказала:
– Я хотела… поговорить с тобой, Адар. Мне кажется, нам есть о чем поговорить.
Он потеребил бороду:
– О чем?
– Скажи, ты действительно хочешь, чтобы я уехала?
Он не ответил. Долго, с минуту, не отрываясь смотрел на ближайшее растение и наконец произнес:
– Я не такой, как вы, Двора. Я не мастер трепать языком.
●
Это было больнее всего, Михаил. То, что он назвал меня Дворой. Больнее, чем его подчеркнутое равнодушие. Больнее, чем его исчезновение из нашей жизни. Он лишил меня статуса матери. Вот что было невыносимо. И он сделал это не для того, чтобы причинить мне боль. В том, как он сказал «Двора», не было вызова. Напротив. Он произнес мое имя с самой естественной интонацией. Обозначив, кем я для него стала. Женщиной по имени Двора.
●
Мое самолюбие было ущемлено, и мне потребовалось время, чтобы это проглотить.
– И все же, Адар, – после долгого молчания сказала я, – мне надо знать, ты хочешь, чтобы я осталась? Или нет?
Он сорвал с растения листок. Помял его пальцами.
«Здесь, в пустыне, – подумала я, – совсем другие расстояния. Между человеком и человеком. Между фразой и фразой».
Наконец он выдавил:
– Для меня это слишком неожиданно. Я построил для себя что-то новое, и вдруг… Вдруг появляешься ты. Без предупреждения. Это сбивает меня с толку. Для меня это слишком быстро.
– Тогда давай не будем спешить, – предложила я. В моем голосе слышалась мольба. Почти подобострастие. С каких это пор я научилась так пресмыкаться?
Он покачал головой (недоверчиво? враждебно? с болью? Я не понимала. Это дитя, плод моего чрева, оставался для меня существом непостижимым и почти чужим).
– Послушай, Адар, – сказала я. – Сейчас Авнер меня увезет. Но если ты захочешь, чтобы я вернулась, просто дай знать.
Он бросил листок на землю.
– Может, захочу, а может, и нет… Не надо торопить события.
●
Я попрощалась с Беньямином, расцеловав его в пухлые щечки. Попрощалась с Асей, легонько ее приобняв: прижимать ее к себе крепко я боялась, чтобы не причинить ей боль. С Адаром я не прощалась. Когда я садилась в машину Авнера Ашдота, он все еще не вернулся из теплиц. Понимаешь? Он специально остался в теплицах, чтобы не прощаться со мной.
Весь первый час мы с Авнером Ашдотом молчали, будто наши дети заразили нас немотой. Мы ехали мимо военных баз и памятников павшим солдатам, и я удивлялась, как это не заметила их по дороге туда.
Мы остановились у автозаправки. Служащий протер нам губкой лобовое стекло, и Авнер Ашдот дал ему щедрые чаевые. Ты никогда не давал чаевых на бензоколонках. Ты возмущался, что из тебя тянут лишние деньги.
Когда мы выбрались на автостраду, Авнер сказал:
– Мне очень жаль, Двора.
Мы оба понимали, о чем он сожалеет. Притворяться не было смысла.
– У вас были добрые намерения, – вздохнула я вместо того, чтобы заплакать.
– Да, – сказал он. – Но результат – дерьмо.
Он накрыл своей ладонью мою руку. И на этот раз я ее не отдернула.
– Вас обидели, – сказал он. – Я этого не хотел. Адар ничего нам не рассказывал… Я имею в виду, что только от вас, по пути туда, я впервые узнал все подробности.
