Я могла бы упорнее искать Адара. Могла бы нанять частных сыщиков. Могла бы обшарить весь мир, но напасть на его след. В конце концов, мы в Израиле: где тут особенно спрячешься? А когда я его нашла бы, я убедила бы его хотя бы звонить. Хотя бы мне. Ведь он сам сказал, что ему жаль рвать и со мной. Еще он сказал: «На какое-то время». Разве нормальная мать не приложила бы больше усилий к поискам, не сумела бы его уговорить? Но я этого не сделала. Я не сделала этого потому, что надо мной нависла высказанная тобой угроза: «Или он, или я». А я слишком хорошо тебя знаю, чтобы понимать: ты способен эту угрозу осуществить.
Разве можно ставить женщину перед таким выбором, Михаил? Кто для нее важнее – муж или дети? Но я сделала этот выбор. Любой материнский суд, конечно, признал бы меня виновной и приговорил к смертной казни. Мать, которая отказывается от своего сына… В сознании еврейской матери нет греха страшнее.
В последний день твоей шивы народу было уже меньше. Когда ушел последний гость, мы остались с Хавой Розенталь. Она помогла мне загрузить посудомойку. «Как приятно, что пришли все его стенографистки, – сказала она. – Как трогательно». «Да, – согласилась я. – Он очень хорошо к ним относился». – «О да, – подтвердила она. – Твой Михаил был настоящим джентльменом». Я снова с ней согласилась. И тут она без перехода заметила: «Адара сегодня не было». – «Не было, – не стала спорить я. – Его и вчера не было. Мы не общаемся». – «Никогда не понимала, – сказала она, – что у вас с ним произошло. Это все из-за той… аварии?» – «Мы с Михаилом не любим об этом говорить», – ответила я, и она кивнула: «Конечно. Не хочешь, не надо». Она не стала на меня давить, и поэтому я все ей рассказала, прямо там, на кухне, вытирая стаканы. Это вышло само собой. И чем дальше я рассказывала, тем заметнее сочувствие в ее глазах сменялось враждебностью. Она попятилась от меня и пятилась, пока не коснулась спиной пробковой доски, на которой когда-то, до того как ты их содрал, висели прикнопленные фотографии Адара, а сейчас висят только счета.
Я закончила свой рассказ, но не дождалась от нее ни слова утешения или поддержки. «Ты сделала свой выбор, Двора», – холодно произнесла она. С тех пор я больше ни разу с ней не виделась – ни с ней, ни с другими своими приятельницами по читательскому клубу. Должно быть, она с ними поделилась, и они дружно решили меня исключить – во всяком случае, на очередное заседание, посвященное разбору «Истории» Эльзы Моранте.
Мне нечего сказать в свое оправдание. Кроме, может быть, следующего: я не думала, что смогу жить без тебя, Михаил. А без него, как ни стыдно в этом признаваться, думала, что смогу.
●
Авнер Ашдот свернул к объездной дороге.
Подобно Хаве Розенталь на шиве, он тоже от меня отодвинулся.
«Фрейд прав, – думала я, глядя в окно. – Все мужчины ищут в женщине замену матери, а я не слишком хорошая мать. Никогда ею не была. В три месяца сплавила Адара няньке. Не могла смириться с собственной бестолковостью. В школе я была отличницей, в университете – отличницей (в рейтинге лучших студентов шла вторым номером, сразу за тобой). Но с Адаром… С первой минуты меня не покидало ощущение, что я с ним не справляюсь.
Ты пытался меня утешать. Говорил: «Ты не виновата. Просто он трудный ребенок». Поначалу, когда я все еще верила в себя, я отвечала тебе: «Трудных детей не существует».
●
Из окна я видела тесно сгрудившиеся лачуги бедуинов. В одной из них – воображение само нарисовало мне эту картину – мать зовет детей обедать. В лачуге душно и жарко, на женщине – толстая черная галабия, но она чувствует себя комфортно. Эта ее роль – быть матерью, и она играет ее органично. Она расставляет на столе оловянные тарелки – по числу детей. Двигается она плавно и без напряжения. Тарелки как будто сами переходят из ее рук в нужные места на столе. Над ними поднимается аппетитный запах. Например, риса с морковью. Приходят дети. Они громко смеются. Им весело. И она смеется вместе с ними.
Если бы я была такой, как она, матерью от рождения, помогло бы нам это?
А если бы таким был ты, Михаил?
●
Авнер Ашдот привалился плечом к окну.
Я чутьем определяю, в какую минуту рядом со мной вершится суд. Я знала, что сейчас он меня судит. И признает виновной. Прощайте, комплименты. Прощайте, пожатия рук. Ну и пусть, подумала я, может, оно и к лучшему. Все равно еще слишком рано пускать кого-то в свое сердце.
●
Нам попалась еще одна табличка, указывающая дорогу на ферму. Ферму «Азрикам». Я вспомнила, что ее называли «фермой отшельников». Вроде бы однажды в споре о пастбищах ты вынес решение в пользу ассоциации, представляющей бедуинов, в том числе владельца этой фермы. Или решение было не в их пользу?
Авнер Ашдот нажал на кнопку и открыл окно. В салон ворвался горячий сухой воздух. Правой рукой Авнер потянулся было к карману рубашки, как будто там лежала пачка сигарет, и снова ее уронил.
– Давно бросили? – спросила я, лишь бы нарушить повисшее между нами молчание.
– Что бросил?
– Курить.
Он улыбнулся:
– Пять недель и четыре дня. Но я не считаю.
– Представляю, как это трудно.
– Я делаю это ради нее. Ради Аси. Она терпеть не может, когда я курю. Ну, вот я и стараюсь… стать лучше. Но вы правы – отвыкать от привычки трудно.
– Знаете, А́внер… – Я впервые назвала его по имени.
– Авне́р, – поправил он меня, и в уголке его глаз зажглись озорные искорки. – Ударение на последнем слоге.
– Мне кажется, что после моей откровенности вы, Авне́р с ударением на последнем слоге, тоже должны перестать скрытничать и сказать мне, куда мы едем.
– В поселение Ноит, в Араве, – сказал он. – Там живет моя дочь.
●
Словно в ответ на его слова у обочины внезапно поднялся и сразу улегся вихрь из песка и пыли.
Зачем, черт возьми, он везет меня к своей дочери? Хочет, чтобы я его перед ней защищала? Но каким образом? И в каком качестве он собирается меня представить? Попутчицей? Или, не приведи господь, своей любовницей? И почему он с легкостью сообщил мне цель нашей поездки, хотя раньше наотрез отказывался ее называть?
Я не знала ответов на эти вопросы. Но решила использовать его же тактику: ни о чем не спрашивать в лоб, предпочитая двигаться окольными путями.
– А как ваша дочь оказалась в Араве? – спросила я.
– В университете, – ответил Авнер, – она изучала пустынное земледелие. И тогда же заявила нам, что будет работать в этой области. Мы не восприняли ее слова всерьез. Что может знать о пустыне девочка, привыкшая проводить время в уютных кафе? Но после защиты диплома она села в автобус и укатила в Араву. Заранее договорилась, что ее возьмут помощницей без зарплаты, только за жилье и питание. «Там такие просторы! – говорила она. – Но вам этого не понять!»
