В результате я покинула собрание значительно менее воодушевленная, чем была вначале, но по-прежнему храня убеждение в необходимости менять нашу действительность. Вносить в нее новизну. Кстати, идею помочь молодым людям с жильем все приняли с восторгом, назвав ее великолепной.
●
Как мало в наших разговорах, Михаил, мы уделяли внимания воображению! Да, в суде воображению нет места. Имеют значение только факты. И мы привыкли пренебрегать воображением. Игнорировать его. Мы сослали его в исправительную колонию.
●
В машине Авнер Ашдот слушал «Так говорил Заратустра» Рихарда Штрауса. Я села к нему при первых тактах третьего фрагмента и, пристегнув ремень, сказала: «Von der großen Sehnsucht» – «О великом томлении».
Авнер Ашдот кивнул и убавил звук.
– Пожалуйста, оставьте, – попросила я, и он снова сделал музыку громче.
Мы ехали в молчании, сначала по улицам, медленно, потом выбрались на автостраду, и все это время салон наполняли прекрасные звуки (прости, Михаил, но это и правда прекрасная музыка) гобоев и скрипок.
На повороте к Беэр-Шев заиграли последнюю часть: «Nachtwandlerlied» – «Песню ночного странника». Меня вдруг пронзила неприятная мысль: с чего это я еду среди дня на прогулку, когда должна сидеть за столом и писать приговоры? Но тут же, словно пробудившись от страшного сна и сообразив, что это был всего лишь сон, я вспомнила: я больше не веду судебных дел. И больше никогда вести их не буду.
– Михаил, – сказала я, – то есть мой муж…
Авнер Ашдот убавил звук и чуть повернул ко мне голову – легким, почти незаметным движением, но его было достаточно, чтобы я поняла: он меня слушает. – Мой муж не разрешал мне заводить дома Штрауса. «В моем доме, – говорил он, – никто не будет слушать сочинений президента Имперской музыкальной палаты!» Он на этом стоял.
– Ну надо же!
– И страшно возмущался, когда по телевизору шли дебаты о том, допустимо или нет исполнять произведения Вагнера. «Вагнера они бойкотируют! – кипятился он. – Он умер в девятнадцатом веке! Бойкотировать надо Штрауса!»
– Полагаю, родные вашего мужа пострадали в холокосте?
– Вовсе нет. Для него это был вопрос принципа.
– Значит, он был человеком принципов.
– Безусловно.
– Постойте-ка! Тогда откуда вы так хорошо знаете эту музыку, если никогда ее не слушали?
– По средам я заканчивала работу раньше его. Приходила домой и слушала Штрауса. Диск я прятала в конверт Баха. Наверное, я поступала нехорошо. Но я так люблю Штрауса. Для меня это… квинтэссенция вкуса к жизни…
– Полностью с вами согласен. Остановимся чего-нибудь выпить?
●
Ты удивлен, Михаил? Уверена, что нет. Уверена: ты знал, что именно хранится в конверте Баха, но тебе хватило мудрости молчать. Сделать мне эту небольшую уступку. И еще много других мелких уступок, чтобы в один прекрасный день взамен стребовать с меня огромной уступки.
●
Музыка Штрауса меня расслабила. Ничем другим я не могу объяснить, почему разговор, который мы завели в кафе на заправке, принял такой оборот. Оглядываясь назад, я думаю: все было продумано заранее. Я выступила в роли марионетки, а Авнер Ашдот – в роли кукловода. Предложение о покупке моей квартиры. Квартира в Тель-Авиве. Преждевременные и слишком откровенные признания о его личной жизни. Музыка в машине: именно Штраус, именно это произведение. Он тщательно спланировал операцию по моему соблазнению. Но им двигала не любовная страсть. Он вел себя как шпион, собирающий ценную информацию.
– Вы ничего не рассказываете о своих детях, Двора, – сказал он.
В кафе на заправке почти не было посетителей. За соседним столиком ортодокс читал спортивное приложение к ежедневной газете; чуть дальше устроилось семейство – отец, мать и ребенок в коляске. В воздухе витал запах омлета с овощами.
– Что там рассказывать? – сказала я.
К нашему столику подошла официантка, вытерла его тряпкой и поставила прибор из солонки с перечницей, в котором была только солонка.
– Что будете заказывать? – спросила она.
Авнер кивком предложил мне сделать заказ первой. Я попросила чай с миндальным круассаном. Он – кофе американо. Дождавшись, пока официантка удалится от нас на достаточное расстояние, он спросил:
– Так сколько у вас детей?
Мне понравилось, что он подождал, пока официантка отойдет. Понравилось, что он не стал провожать ее глазами, хотя она была прехорошенькая, а продолжил смотреть на меня.
– Один, – ответила я. – У меня один ребенок.
– Как его зовут?
– Адар.
– Красивое имя.
– Согласна.
– И как Адар относится к вашему решению продать квартиру?
– Он о нем не знает.
– Не знает?
– Мы не общаемся.
Авнер Ашдот понимающе кивнул. Молча. С его стороны было умно сделать паузу. Я и без того испугалась собственной откровенности. Родственники, близкие друзья, коллеги по работе – все они избегали заговаривать с нами об Адаре. Боялись твоей реакции. Даже во время шивы никто не упомянул его имя. Хотя я этого хотела. Я на это надеялась. Я подозревала, что у меня в душе есть некий запертый резервуар мыслей и чувств, вскрыть который мог бы вопрос, заданный в нужном месте и в нужное время. Но никто его не задал. Разумеется, я и сама могла бы заговорить. Затронуть эту тему. Но я до последнего дня ждала, что Адар вот-вот появится, войдет своей чуть косолапой походкой в дом, где он вырос, и сядет в гостиной рядом со мной.
●
Больше Авнер Ашдот меня про Адара не спрашивал. Даже когда мы вернулись в машину и продолжили путь. «Заратустра» близился к финалу, такому умиротворенному и не похожему на бравурное начало: четыре жалостных стона альта и флейты. Авнер Ашдот выждал два такта тишины и спросил:
– Поставить еще Штрауса?
Я кивнула. Я думала, он достанет диск и поставит на его место другой, но он просто нажал на кнопку, и система сама включила нужную запись.
Послышались первые знакомые звуки. Я мысленно поблагодарила его за выбор сочинения. Это ведь тоже талант – уметь выбрать правильную музыку. Я закрыла глаза и впустила в себя поток звуков, поддалась греховному наслаждению – дважды за день слушать Штрауса.
Когда я открыла глаза и посмотрела в окно, то с ужасом обнаружила, что понятия не имею, куда мы забрались. Я вздрогнула: я еду с мужчиной, которого едва знаю, в какое-то место, которое он отказывается мне назвать, и я не представляю себе, где мы находимся. Что с того, что он тоже любит «Метаморфозы» Штрауса? Может, это тоже – как купленный мне миндальный круассан – всего лишь часть заранее продуманного плана?
