Лежа на больничной койке, ты сказал мне надтреснутым голосом: «Возможно, ты, Двора, была не такой сообразительной, как я. И, когда ты входила в зал суда, публика не замирала в почтительности. Но посмотри на свои результаты. Тридцать лет работы – и ни одного несправедливого приговора».
Конечно, я тебя утешала. Именно так и поступаешь с человеком, которого любишь. «Это ведь мелочь, – сказала я. – Ты не брал взяток, Михаил, ты не подсуживал ни одной стороне. В случае с Риви Магал обвинение сработало небрежно, а мы оба знаем, что должны судить по закону, а не по справедливости».
Но должна признать: от его слов у меня в груди вспыхнула и замигала искорка гордости.
Если супруги заняты в одной и той же профессии, нет ничего странного в том, что между ними возникают зависть, соперничество и разногласия. Особенно если он начинал карьеру обвинителем, а она – адвокатом. Я и правда много лет тебе завидовала. Ты был талантливее меня и добился больших успехов. Даже когда твои приговоры оспаривались коллегами, Верховный суд оставлял их в силе. Тебя повышали в должности, тебе поручали громкие резонансные дела, в то время как я топталась на месте, довольствуясь скромным положением. И вот наконец-то я хоть в чем-то тебя превзошла!
●
Итак, мой дорогой и любимый Михаил, что бы ты подумал? С ходу догадался бы, что именно скрывает от меня Авнер Ашдот? Тебе хватило бы имеющихся улик?
Если они и были, я их не видела. Ни одной. Причина моей слепоты ужасна. Ни одна мать не сознается в подобном. Разве что автоответчику. Сейчас, вдохну поглубже и… черт, до чего трудно…
Я не подумала, что с этой историей как-то связан Адар, потому что с годами Адар занимал мои мысли все меньше.
В первый год после нашего разрыва и минуты не проходило, чтобы я о нем не вспомнила. Где он? Что делает? Чем питается? Ты тогда заподозрил, что я завела любовника, помнишь? Ты чувствовал, что, даже когда мы занимались любовью, я была «не с тобой». Сегодня я наконец-то могу тебе сказать: это правда. Я была не с тобой. Я была с ним. Я лежала под тобой с закрытыми глазами и думала о том, где спит Адар. В какой кровати. Есть ли у него теплое одеяло?
Я пыталась разузнать хоть что-нибудь. Через его старых друзей. Через интернет. Но все мои усилия оказались бесплодными. В первый год, шагая по улице, я воображала себе, что вот у меня найдут рак и Адару хочешь не хочешь придется изменить свое решение и навестить меня в больнице.
На второй год я продолжала о нем думать. Но немного меньше. Ты вообще не желал о нем говорить. А то, о чем не говорится вслух, постепенно растворяется в тумане забвения. Сам он нам не звонил. Даже в дни рождения. Не писал писем. То есть вел себя в полном соответствии со своими словами, сказанными во время нашей последней встречи в тюрьме: «Больше ничего общего». Так прошел год. И еще один. И тут ты заболел. Я оставила работу, чтобы ухаживать за тобой. Я целиком посвятила себя заботам о тебе. (Адар наверняка сказал бы: «Как обычно…») Накануне похорон я ломала себе голову, знает он или нет, придет или нет. Когда он не пришел на похороны, я надеялась, что он заглянет ко мне в дни семидневного траура. Стоило скрипнуть входной двери, я поднимала голову: может, он? Но он так и не пришел. Неужели то, что случилось между нами, думала я, может служить оправданием для столь резкого разрыва с нами? И, повторяя твои слова, говорила себе: «Нет, не может. Ни в коем случае».
●
Сегодня я ответила бы иначе. Какая разница, кто прав, а кто виноват. Мы же не в суде. И никто не требует от меня, чтобы я выносила приговор.
После того как мне приснилось, что мне ампутировали мое сверх-я, я по интернету заказала полное собрание сочинений Фрейда. Да, Михаил, я оплатила еще и срочную доставку. Мое Оно не желало ждать и плюнуло на экономию. Ровно через сутки мне домой привезли все семь томов.
Разумеется, ты покачаешь головой и хмыкнешь: «А я что говорил?» – если я признаюсь тебе, что нашла у Фрейда массу сомнительных утверждений. «Зависть к пенису»? Что за чушь! Я с большой теплотой относилась к твоему мужскому органу, Михаил, находя его прекрасным в своем роде, но мне и в голову не приходило возжелать себе такой же. Напротив, мне всегда казалось, что это страшно неудобно: ходить с этой штукой между ног.
Тем не менее нельзя не признать, что Фрейд предложил и несколько светлых идей, отзвук которых до сих пор волнует мир. Например, мысль о том, как подсознание неожиданно дает о себе знать в повседневной жизни: человек делает оговорку, и эта оговорка выдает его истинные намерения. Нам не раз приходилось слышать такие предательские оговорки из уст обвиняемых или адвокатов, и мы мгновенно понимали, что именно они пытаются от нас скрыть. (Помнишь Арманда Блюма, который явился к тебе в кабинет, чтобы сообщить, что обвинение и защита согласны на «компромисс по сговору сторон»?)
Как жаль, Михаил, что ты не можешь вместе со мной читать Фрейда. Мне очень хотелось бы обсудить с тобой его теории. Предполагаю, что ты сказал бы: «О человеке можно судить только по тому, как он ведет себя в реальной жизни, то есть по вершине айсберга. Семь восьмых айсберга, скрытых под водой, вообще не имеют значения». А я возразила бы: «Но из этого не следует, что их не существует». Ты: «Твой Фрейд идеализирует влечение к смерти, а это опасно». А я: «Да что ты говоришь! Отрицать такое влечение гораздо опаснее!»
А потом, распаленные спором, мы оказались бы в постели и продолжили его совсем другим способом…
●
Почему я уже во второй раз упоминаю Фрейда? (Представляю, как ты подергиваешь мочку уха – ты всегда так делал, если адвокат обрушивал на тебя подобности, которые, по твоему мнению, не имели отношения к делу…)
На встречу с активистами, которая состоялась на следующий день, один парень пришел с опозданием. Я подняла голову, чтобы его поприветствовать, и вдруг на долю секунды мне показалось, что это Адар. На самом деле он ни капельки не походил на Адара: длинные волосы, прямой нос, тонкие губы… Ты бы не догадался, почему я вначале приняла его за Адара. Но сейчас я понимаю: это мое подсознание. Оно заранее знало, чему суждено случиться.
Сама эта встреча, кстати, оставила меня в некотором недоумении. Ее участники затеяли бурный спор, хотя по принципиальным вопросам между ними не было никаких разногласий. У меня сложилось впечатление, что их взаимные придирки вызваны какими-то личными мотивами – подозрениями и обидами, о которых я не имела ни малейшего понятия. Один парень на несколько минут вышел из палатки. Когда он вернулся, все посмотрели на него так, словно он совершил тяжкое преступление. «Чего вы? – спросил он. – В чем дело?» Ему никто не ответил. Я думаю, что причиной нервозности была общая усталость. Прожить целый месяц в палатке, посреди шумного бульвара, – это не просто. Совсем не просто.
Я изо всех сил старалась примирить самых активных спорщиков, предлагала варианты компромисса, но они были отвергнуты даже без обсуждения. Теоретически все присутствующие безоговорочно разделяли ценности братства и сотрудничества, но на практике – так мне показалось – каждый стремился в первую очередь выделиться из толпы. Заявить: «Я не такой, как остальные. Я другой. Моя точка зрения самая правильная».
