Адвокатша отвечала ему холодным, ровным, безжалостным тоном. Он заговорил громче, а молящие интонации стали еще явственней. Я услышала, как скрипнул стул. Затем – звуки его шагов. Так всегда бывает: тот, кто просит, должен двигаться, а тот, кого просят, может сидеть. Муж адвокатши еще возвысил голос: «Послушай, Айелет!» Продолжения я не расслышала, мешал шумовой фон. Но мне и этого хватило. Я убрала палец от двери и развернулась. Я понимала, что, если сейчас к ним постучу, против своей воли окажусь замешана в семейную драму.
Ты замечал, Михаил, что в моем присутствии люди почему-то начинают выставлять напоказ свои разногласия? Я легко представила себе эту сцену: вот я к ним вхожу, и они, преодолев первое смущение, немедленно принимаются обвинять друг друга. Скорее всего, причиной их ссоры послужила измена мужа. Что еще может заставить мужчину так каяться, а женщину – любую женщину – взять на себя роль прокурора? А может, я ошибаюсь. Может, причина в другом. Они находятся на том витке супружеской жизни, когда дети еще малы, а потребности мужа и жены прямо противоположны; в результате у каждого из них есть собственный список претензий к другому, и чем дальше, тем этот список делается длиннее.
В любом случае я понимала, что в конце концов они потребуют, чтобы я вынесла им приговор, а я категорически не хотела этого делать. Одно из самых больших преимуществ статуса пенсионера состоит в том, что тебе больше не нужно решать чужие судьбы. Кроме того, я спешила на манифестацию.
●
К Рут я тоже не пошла. У нее я застряла бы надолго. Пришлось бы листать альбомы с фотографиями. Она угостила бы меня чаем со штруделем. Дело кончилось бы тем, что мы с ней остались бы сидеть – две овдовевшие старушки – и смотреть манифестацию по телевизору.
Вместо этого я вызвала такси.
Я уверена, что ты не стал бы платить сотню шекелей за такси до Тель-Авива.
А вот я, Михаил, стала. Ничего не поделаешь, теперь я сама принимаю решения.
Спокойно! Я не упрекаю тебя в скупости. Ты не скряга. Я и не говорю, что ты скряга. Я полагаю, что ты всегда старался ответственно подходить к распоряжению нашим семейным бюджетом. Но теперь, когда ты ушел, я не вижу смысла в мелочной экономии. Зачем? Для кого? Адар не нуждается в нашей помощи. Наши деньги лежат себе в банке, а вот время ими воспользоваться потихоньку тает.
В общем, я заказала такси. И, если честно, выложила за него не сто шекелей, а сто двадцать.
●
С ума сойти, до чего мне до сих пор важно твое мнение!
●
Такси остановилось на улице Ибн-Габироль, перед полицейским кордоном, и водитель сказал мне: «Извините, мадам, но дальше вам придется пешком. Из-за манифестации полиция перекрыла все улицы». – «Ничего страшного, – ответила я. – Я выйду здесь». Я влилась в толпу, которая направлялась к улице Каплана, где должны были соорудить сцену для выступающих на митинге. Мне было приятно увидеть в числе пешеходов несколько седых голов. То и дело кто-то из парней или девушек затягивал песню, и остальные подхватывали припев. Без конца раздавались слова «справедливость» и «равенство», но слышались и обычные разговоры, и попадались пожилые дамы, неодобрительно косившиеся на всю эту суету.
Шагать пока было приятно. С моря дул свежий ветер. На улице Пинкас на меня внезапно нахлынули воспоминания детства. Твоего детства, разумеется. Я всегда считала, что они гораздо больше моих заслуживают длительного хранения. Вот здесь, на месте этого здания, когда-то был пустырь, на котором вы с дружками играли тряпичным мячом в футбол. Ты, разумеется, был арбитром – как же иначе! – и обе команды соглашались с твоими решениями. А вот на этом дереве, на углу улицы Дубнова, вы соорудили огромный деревянный шалаш – по крайней мере, тогда он казался вам огромным – и отсиживались там после школы. А вот на этом углу ты однажды упал с велосипеда и сломал плечо. Ты не плакал. Еще чего! Твой отец постоянно внушал тебе, что мужчины семейства Эдельман не плачут. И ты двадцать лет держал свои слезы в себе, пока не встретил меня.
Чем ближе я подходила к улице Каплана, тем труднее становилось двигаться вперед. Толпа сделалась плотной. Ветер стих, не в состоянии проникнуть между тесными рядами шагающих людей. Я почувствовала, что задыхаюсь, и стала осматриваться в поисках скамейки. Вот бы присесть, перевести дух. Я злилась на себя, что слишком тепло оделась. Хватило ума в разгар лета вырядиться в жакет! Я развернулась на девяносто градусов, к западу, в сторону моря, надеясь выбраться из толпы, но она так напирала, что нечего было и думать идти против течения. Вскоре я вообще больше не могла сделать ни шагу. Толпа меня сдавила. Сердце колотилось, в горле пересохло. Меня толкали и сжимали со всех сторон. Будь со мной ты, Михаил, ты бы, конечно, своими сильными руками проложил нам дорогу, защитил бы меня от толпы и поддержал. Но тебя не было. Я была совсем одна, Михаил. Колени у меня подкосились, ноги оторвались от земли, а в легких совсем не осталось воздуха…
Последнее, что я помню, – это небритые щеки молодого парня, который склонился надо мной и спросил: «Мадам, с вами все в порядке?»
●
Очнулась я в палатке.
В окружении нескольких молодых людей. Они выглядели встревоженными.
Чей-то голос произнес: «Она открыла глаза!» Другой голос крикнул: «Принесите ей воды!»
С меня осторожно сняли жакет. Дали мне попить. Попросили приподнять голову и подложили под нее две подушки, чтобы я смогла поднести стакан ко рту. Я сделала пару глотков. И только тогда, полностью открыв глаза, обнаружила, что лежу посреди импровизированной гостиной – циновки, драные кресла, несколько подушек… Эта убогая гостиная находилась на бульваре Ротшильда.
– Как я сюда попала? – спросила я.
Они объяснили: я потеряла сознание на углу улицы Каплана. Упала в обморок. Два парня подняли меня и усадили в рикшу (оказывается, в Тель-Авиве есть рикши). Все подступы к больнице Ихилов были перекрыты из-за манифестации, поэтому они попросили рикшу отвезти меня на бульвар, а сами позвонили врачу, который принимал участие в шествии. Тот быстро примчался на велосипеде, осмотрел меня и сказал, что мне просто нужно полежать.
– Спасибо, – сказала я. – Пожалуй, мне пора домой. – Я попробовала подняться, но голова закружилась, в глазах потемнело, и я упала назад, на подушки.
– Не торопитесь, – сказала мне девушка с волосами, заплетенными в десятки тонких косичек, и положила руку мне на плечо. – У вас посттравматическое стрессовое расстройство. Все пройдет, нужно только время.
●
Да, Михаил, именно так она и выразилась. Из всех в мире палаточных лагерей я умудрилась выбрать тот, где собрались психологи. Представляешь?
Когда я немного оправилась и смогла сесть, то увидела, что повсюду развешаны плакаты: «У нас есть тело, но нет души!», «Психология по дешевке», «Нет социальной справедливости без борьбы». В ответ на мой вопрос девушка с косичками объяснила, что палатки вдоль всего бульвара принадлежат разным группам. В той, где приютили меня, хозяйничали стажеры-психологи, съехавшиеся со всех концов страны, чтобы выразить протест против нищенской зарплаты своих коллег, работающих в государственных учреждениях.
