– Знаю, но ведь это фантазия. А в фантазии все возможно.
– Хорошо.
– Мне продолжать?
– Да.
– Ты уверена?
– Нет.
– Ну вот… Мы заходим в гостиничный номер. Это люкс. Две комнаты. Гостиная с телевизором и спальня. Ты велишь мне раздеться и ждать в гостиной, а сама идешь в спальню. Через несколько секунд ты меня зовешь. Я вхожу. Ты лежишь на кровати, и простыня прикрывает одну твою ногу…
– Как в Нагарии.
– Именно. Но на сей раз без моего брата. Ты пальцем манишь меня к себе.
– И?
– Что «и»?
– Что дальше?
– Мы лежим в одной постели.
– И все? А подробности?
– Подробности?
– Да. В каком месте ты прикоснулся ко мне в первый раз?
♦
Он ответил не сразу. Я чуть не открыла глаза. Но я знала, что стоит мне их открыть, как все исчезнет. Все, что начало во мне набухать.
Я услышала, как он достал из пачки еще одну сигарету.
Услышала щелчок зажигалки.
Услышала звуки фортепиано – ученик Рут играл сонату.
Услышала у себя в голове голос совы: «Что ты творишь? Что ты творишь?»
♦
– В каком месте ты хотела бы, чтобы я к тебе прикоснулся? – наконец спросил он.
– К шее, – быстро, пока не улетучилась смелость, ответила я. – У меня там пара чувствительных точек.
– Пальцами или губами?
– Губами.
– Хорошо. Тогда так… Я ложусь рядом с тобой, кладу руки тебе на бока и наклоняюсь над тобой…
– Медленнее. Не спеши.
– Мед-лен-но, мед-лен-но. Я прижимаюсь губами к твоей шее, внизу. Потом неторопливо поднимаюсь к другой чувствительной точке, до…
– Уха…
– Когда я добираюсь до уха, мой живот почти касается твоего, а грудь – твоей груди…
– Я чувствую статическое электричество…
– Я тоже. Что я делаю потом?
– Проводишь кончиком языка по мочке моего уха…
– Хорошо…
– А потом твой язык проникает ко мне в ухо.
– Глубоко?
– Глубоко. Как можно глубже.
– Хорошо. А ты? Что в это время делаешь ты?
Он сказал «А ты?» таким голосом, что мои бедра свело краткой судорогой.
– Я обхватываю тебя ногами, – сказала я, – и крепко к тебе прижимаюсь.
♦
Так мы и говорили, Нета. С закрытыми глазами. Сидя по разные стороны стола.
Сначала мы просто произносили слова. Ты слышишь собственный голос, и тебе хочется рассмеяться. Но постепенно слова превращаются в образы, а образы – в ощущения. Как бы это тебе объяснить? (Возможно, с тобой такое тоже было, хоть раз? Тогда мне ничего не нужно объяснять.) Это не похоже на реальный акт. Но стоит включиться в эту игру (а у меня никогда не было проблем с воображением), как ощущения обретают невероятную полноту. Твое тело реагирует на слова как на настоящие прикосновения. Ты слышишь: «Спина» – и чувствуешь свою спину. Ты слышишь: «Ногти» – и чувствуешь, что тебя царапают.
Мы оба испытали оргазм. По-моему, я чуть раньше. «Подожди меня», – попросил он. Но я не могла. Это было слишком остро. Слишком сладко. Слишком горько. Я подробнейшим образом описывала ему свои ощущения. Как учащается мой пульс. Как внутренний жар заливает промежность. Как ускоряются и усиливаются спазмы. Я говорила без остановки, и мой голос звучал все более хрипло, пока не перешел в протяжный стон: «А-а-а-а!»
Он встал и пошел в ванную.
Ученик Рут все мучил свою сонату. Я подумала, что надо бы со следующего года записать Лири в музыкальную школу.
Тикали часы. Я не понимала, почему услышала их тиканье только сейчас.
Эвиатар вернулся из душа, благоухая соседским парфюмом. И снова сел с другой стороны стола.
Я была рада, что он так сделал. Не хотела, чтобы он ко мне приближался. Не хотела, чтобы он меня касался. (Знаю, звучит странно, но, попробуй он меня коснуться, я бы влепила ему пощечину.)
Я достала из пачки две сигареты. Одну для себя, вторую – для него.
Он оторвал от газеты первую страницу со своей фотографией и сложил из нее кулек.
Мы стряхивали пепел в эту бумажную пепельницу. С небрежным спокойствием. Как будто ничего не произошло. (Если вдуматься, то ведь и правда ничего не произошло.)
Я смотрела, как он стряхивает пепел, и думала, что у него короткие пальцы и что Асаф в принципе гораздо красивее его.
– Можешь оказать мне услугу, Хани? – спросил он.
– Что?
Мне нравилось, как он выговаривает мое имя. Как будто в конце два «и», а не одно.
– Я должен заплатить греческому шкиперу этой яхты. Но у меня за душой ни гроша. Мой счет в банке заблокирован, и я не могу снять деньги через банкомат.
(Я знаю, Нета, именно это он и проделал со своими клиентами. Я тупая, но не полная дура. Я все поняла. Разумеется, поняла.) Но все же спросила:
– Сколько тебе нужно?
– Две тысячи шекелей, – сказал он. – Я все верну, как только доберусь до Венесуэлы.
– Никаких проблем, – сказала я. – Сиди здесь. Я буду через десять минут.
♦
По пути к банкомату я танцевала. Ну, не то чтобы танцевала, ты ведь меня знаешь. Танцевать я никогда не умела. Но меня не покидало ощущение, что во мне сменили внутреннюю звуковую дорожку. Кто-то убрал диск Ника Кейва, на много лет застрявший в моем проигрывателе, и на его место поставил, скажем, «The Black Eyes Peas».
После меня к банкомату подошел нижний сосед. Отец Офри. Они с женой между собой называют меня «вдовой». Я была рада, что именно он увидел меня такой. После любви. Забрав деньги и чек, я обернулась и сказала: «Доброе утро, Арнон». И задержалась на секунду, чтобы удостовериться, что он отметил произошедшую со мной перемену. «Отличное утро», – ответил он. В его взгляде я ясно прочитала: «Ого! Неужели?» Этого мне хватило. Больше и не требовалось. Я отвернулась, убрала деньги в сумку и на крыльях полетела к дому.
(Помнишь, как в День независимости мы под утро возвращались домой из синематеки, когда в венах еще кипит возбуждение от бессонной ночи и ты шагаешь размашистей, чем обычно? Так вот примерно так я и шла.)
Перед домом стояла полицейская машина.
♦
Пока они находились в моей квартире, большой палец у меня на ноге даже не дрогнул. Я чувствовала себя ветераном против новобранцев и была готова к любому повороту событий. Кроме того, я ощущала свою над ними власть, потому что они были мужчинами, а я – привлекательной женщиной. Что касается вранья, то с этим у меня никогда не было проблем. Что нормально, если растешь с отцом, который тебе внушает: «Маме рассказывать об этом не обязательно» (обычно о том, что он нарушил правила дорожного движения, чтобы побыстрее довезти меня до школы, или, несмотря на волнение, полез купаться в море, хотя спасатели с вышки уже ушли). И с матерью, которая повторяет: «Папе об этом рассказывать не обязательно» (обычно о неразумных тратах и приставаниях на улице незнакомых мужчин).
