Но мне было до лампочки, что говорят про Германа. Я думала: «Это потому, что он еще не знаком со мной!»
– И вы оказались правы? – улыбнулась Айелет. Рут очень серьезно посмотрела на Германа и Офри и сказала:
– И да, и нет. – Она помолчала, отхлебнула кофе и снова провела по волосам своими длинными пальцами пианистки.
Айелет сказала:
– Если понадобится помощь, мы тут, рядом.
– Правда, не стесняйтесь, – добавил я.
– Спасибо вам, – сказала Рут. – Вы на самом деле прекрасные соседи.
Ночью я сказал Айелет:
– Все, хватит. Больше нельзя оставлять Офри одну с Германом.
– Ты прав, – согласилась Айелет. – Кстати, надо с ними расплатиться. Не дело, что мы так с этим тянем. У тебя наличные есть? Нет? Можешь завтра снять? Сколько мы им задолжали?
– Не знаю точно, но много, шестьсот или семьсот. Ладно, сниму тысячу.
Никакой тысячи я на следующий день не снял. Даже пятидесяти шекелей не снял.
Неделю спустя мы еще дважды оставляли Офри у семейства Вольф.
Оба раза – когда возили Яэль на консультацию в детскую больницу «Шнайдер». И оба раза Рут была дома. Оба раза, вернувшись и обняв Офри, мы не заметили ничего необычного. Она снова рассказывала нам о причудах Германа: в яичницу с колбасой он вместо соли положил сахар и пытался включить телевизор с помощью пульта от кондиционера. Она рассказывала все это с горящими глазами. Оказывается, Герман сумел убедить ее в том, что это такая игра, в которой у нее, хоть она и ребенок, своя важная роль: напоминать ему, где что лежит, приносить нужный пульт, показывать, какие цветы в горшках пора полить, сообщать, какой сегодня день недели.
Айелет сказала мне:
– She is so innocent, smart and innocent[1].
– Soon she won’t be innocent anymore. It is just a matter of time[2], – ответил я.
Айелет – ей палец в рот не клади! – тут же поняла, что сейчас я снова заведу разговор о том, что хорошо бы нам завести еще одного ребенка, и отрубила:
– Даже думать забудь, Арнон. Если, конечно, ты сам не забеременеешь.
– English, baby, English, – призвал ее я.
– Мама и папа, вы что? Мужчины не бывают беременными! – подала голос Офри.
– Офри, как ты с нами разговариваешь? Я тебе не подружка все-таки, – возмутилась Айелет.
– Почему ты все время на меня сердишься? – спросила Офри. – Что я такого сделала?
– She is right, you know[3]… – начал я, но Айелет меня оборвала:
– А ты не вмешивайся!
У Айелет с Офри сложные отношения. С самого начала так повелось. Ну, может, кроме первого года, когда Айелет еще кормила Офри грудью. Но как только Офри отняли от груди и она заговорила, между ними как будто кошка пробежала. Вот они воркуют, словно две голубки, и вдруг – бац! – выпустили коготки. О том, на чьей стороне будет победа, вопрос даже не стоит. Офри сильная, очень сильная, но против Айелет ей не устоять – как устоять против прущего на тебя танка? Айелет называет это «ставить границы». Ребенок должен понимать, что ему можно, а чего нельзя. Но я с самого начала чувствовал, что тут кроется нечто большее. В том, как она с ней разговаривала, проскальзывала злоба. Словно пчелиное жало, замаскированное медом. Вот, например, ей ничего не стоит сказать дочери: «Смотри, сколько у Яэль подружек! А ты целый день валяешься на диване со своими книжками. Неужели тебе не обидно, моя милая?» Или: «Надеюсь, до завтра тебе хватит времени решить, что ты наденешь, красавица?» Или: «Вся вселенная у твоих ног, Офри! Вся вселенная! Ты вообще слушаешь, когда я с тобой разговариваю?» Даже в ласковых прозвищах, которыми она награждала Офри, – Звездочка, Фантазерка, Молчунья – да в них больше ехидства, чем ласки.
Иногда, когда она поздно возвращалась с работы, а Офри вела себя как-то не так, вызывающе, как ей казалось, или просто была погружена в себя и не отвечала ей, она могла сорваться по-настоящему и заявить дочери: «Я терплю твои выходки потому, что я твоя мать, но не думай, что кто-нибудь другой простит тебе такое поведение». А однажды – клянусь, я слышал это своими ушами – она сказала: «Чем я провинилась перед Господом, за что мне такое наказание?»
Но главное даже не в том, что именно она говорила, а в том, каким тоном она это говорила. Ядовитым. Безжалостным. Почему они так друг к другу относились? Не знаю. Офри по натуре медлительная, пожалуй склонная к созерцанию. Иной раз она и правда не слышит, что к ней обращаются. Когда ее подгоняют, она упирается и делает назло. Напротив, Айелет – огонь. Она не выносит тех, кто за ней не поспевает. Ее собственная мать с ней не церемонилась. Возможно, это на нее повлияло. Когда Айелет была маленькой, мать ее лупила. А жили они в фешенебельном Рамат-Авиве, представляешь? Не в каком-нибудь там задрипанном Лоде. В фешенебельном Рамат-Авиве! И мать лупила ее ремнем и била по рукам линейкой. Она росла без отца, и некому было ее защитить. Кстати говоря, это лишний раз доказывает, что мы никогда не знаем, что творится у людей за закрытыми дверями. До рождения Яэль мы с Айелет без конца ссорились по поводу Офри и ее воспитания. Айелет утверждала, что я ее порчу. Я возражал: «Да где я ее порчу? Она – идеальный ребенок, не ребенок, а ангел». После того как в семье появилась Яэль, ситуация слегка уравновесилась. Стол на четырех ножках устойчивее. Но я все равно считал, что обязан быть рядом с Офри и защищать ее. Чтобы ей не слишком доставалось от Айелет. Чтобы та не нанесла ей неизлечимой травмы.
Я расскажу тебе кое-что, хотя это может показаться тебе дикостью. После успеха «Тавлины» на меня посыпались предложения из Испании и Германии; многие рестораны наперебой приглашали меня обновить их дизайн. Ты даже не представляешь себе, какие имейлы они мне слали: «We admire your no bullshit style of creativity!», «The atmosphere you create makes people want to order the all menu!»[4]. При случае я их тебе покажу. Но я им отказал, хотя это был мой шанс вернуться к независимости и серьезный вызов мне как профессионалу. Истинная причина моего отказа – не та, которую я назвал Айелет, – заключалась в том, что работа за границей подразумевала частые и продолжительные отлучки, а я понимал, что нельзя надолго оставлять без присмотра этих двух кошек. Понимаешь? Я всегда чувствовал особую ответственность за Офри. И потому все случившееся выглядит еще ужаснее.
Скажи, это ничего, что я гружу тебя всеми этими проблемами? Ты уверен? Кстати, как у тебя-то дела? А то я тебя даже не спросил. Я видел, что твоя книга вошла в список бестселлеров. Сколько ты получаешь за каждую книгу? Всего-то? Они тебя дурят, уж ты мне поверь! Что? Продолжить рассказ? Значит, для тебя все это просто «рассказ»? К сожалению, для меня это реальная жизнь.
Ладно, неважно. На чем мы остановились? По понедельникам у меня интенсивная тренировка на велотренажере. Начало в семь, но, если хочешь занять определенный тренажер, надо прийти немного раньше. Ты никогда не занимался фитнесом? Хотя зачем тебе, у тебя с генами все нормально. А у нас в семье у всех мужиков проблемы с весом, так что, хочешь не хочешь, приходится за собой следить. Велотренажеры в зале расположены полукругом, напротив тренерши. И пронумерованы. Мне нравится номер четвертый. Дальше всех от кондиционера.
