Француженка спросила, не желаю ли я выпить. Я сказал, что, как мне кажется, нам надо поскорее сделать то, ради чего мы сюда пришли, и направился в угол комнаты, где стоял компьютер, но она преградила мне путь и сказала: «Я тоже думаю, что нам надо поскорее сделать то, ради чего мы сюда пришли». В следующую секунду она сняла с себя майку и лифчик купальника и скинула мини-юбку и трусы. Все это она проделала чуть ли не одним движением, как будто долго перед этим тренировалась. Прежде чем я успел ее остановить, она стояла передо мной на персидском ковре совершенно голая.
Из большого торшера на нее лился свет. Кожа у нее была гладкой, без единой царапинки, без единой морщинки, без единого пятнышка, кроме звезды Давида на левой груди. У нее было совершенное тело. Девчоночье тело. На меня накатила дурнота. Закружилась голова. Как бывает на высоте, если сдуру глянешь вниз, в пустоту.
– Оденься, – сказал я.
– Но, Арно, я думала, что…
– Нет, Карин, – сказал я. – Так не годится.
И тут она сломалась. Согнулась пополам и, как была, голая, опустилась на пол рядом с креслом и заплакала. Она плакала, как маленькая девочка. Шмыгая носом. И сквозь слезы причитала: «Я уродина. Ты не хочешь меня, потому что я уродина. Я тебе противна. Я жирная. У меня кривые ноги. Ты не хочешь меня, потому что у меня кривые ноги».
Я присел с ней рядом, на ковер. Я думал, что должен ее успокоить, иначе она откажется лезть в электронную почту Рут. И я в жизни не узнаю, что случилось с Офри в цитрусовой роще. Я гладил ее по волосам. Я говорил ей: «Ты очень соблазнительная, Карин, очень-очень соблазнительная. У тебя красивое тело. И прекрасные маленькие ножки. В последнюю неделю ты мне снишься каждую ночь».
Она сказала, что я вру. Волосы падали ей на лицо, и ее голос звучал приглушенно.
Я возразил, что никогда не вру. И продолжал гладить ее по голове, от макушки до загорелых плеч.
– Как приятно… То, как ты меня гладишь, – сказала она.
Если бы я был персонажем одной из твоих книг, этим все и кончилось бы. У тебя все всегда останавливаются в последнюю минуту. Перед бездной. Но в реальной жизни все не так. Потому что к тому моменту я сам себя убедил во всем, что ей наговорил. И мои ладони стали скользить вниз по ее голой спине. Она подняла голову, взяла меня за руку, вложила мои пальцы себе в рот и принялась их сосать. И у меня встал. В реальной жизни есть красная черта: стоит мужику ее перейти, ему уже не удержаться.
Избавлю тебя от подробностей. Тем более что рассказывать особенно нечего. Скажу только, что это было очень далеко от моих фантазий. Все происходило медленно, но не с нарочитой медлительностью, усиливающей возбуждение. Скорее с неловкостью. Никакой гармонии. Босая, без одежек она выглядела маленькой и хрупкой, что заставляло меня осторожничать. Честно говоря, я попросту боялся раздавить ее своим огромным телом. Не забывай, что я уже двадцать лет не был ни с одной женщиной, кроме жены. Она, как выяснилось, тоже. Когда я из нее вышел, обнаружил, что член весь в крови. Я не так уж и удивился. По тому, как она съежилась, когда я в нее вошел, и как пыталась изобразить оргазм, не представляя, что это такое, было нетрудно догадаться, что это у нее в первый раз.
Она вытерлась своей майкой, и я спросил ее, почему она скрыла от меня, что она девственница. Она погладила мне руку и сказала:
– Потому… Потому что не хотела, чтобы ты подумал, что я маленькая.
Меня охватил страх – нелепый, но оттого не менее сильный. Я испугался, что сейчас сюда ворвется мой отец, вышвырнет меня на лестницу и заорет: «А об Айелет ты подумал?»
Я спросил, закрыла ли она дверь.
– Конечно, – ответила она.
Я спросил, не больно ли ей. Она сказала: «Чуть-чуть» – и продолжала гладить мою руку. Меня это раздражало. Айелет после секса всегда покусывает меня в шею. Я вдруг понял, как мне этого не хватает. Сел и сказал:
– Вставай. Пошли к бабушкиному компьютеру.
– Незачем к нему идти, – ответила она.
– Как это незачем? А бабушкины письма к Эльзе?
– Нет никакой Эльзы.
– Нет?
– Нет.
Мне захотелось ее ударить. Я изо всех сил сдерживался, чтобы ей не врезать. Сунул руки под задницу, чтобы ни одна из них не взлетела к ее щеке. Или не схватила бюст Моцарта и не шваркнула ей по башке. Вставай, сказал я себе. Помойся. Оденься. И выметайся отсюда. Вечером она улетает в Париж, а пока все, что ты можешь сделать, – это свести ущерб к минимуму.
Так я и поступил. Встал. Смыл с себя ее кровь. Оделся. Сказал ей, что мне пора на работу. Что она красавица. Что она еще сделает счастливыми многих мужчин. Спросил у нее, не хочет ли она, чтобы я принес ей стакан воды. Или сварил ей кофе. Я старался ничем не оскорбить ее достоинства. Она все это время молчала. Свернулась клубком в кресле и следила за мной глазами. Обнимала руками коленки. Накручивала на палец волосы. Даже когда я наклонился, чтобы на прощанье поцеловать ее в щеку, она не произнесла ни слова. В тот момент я истолковал ее поведение как смирение с судьбой. Как признак зрелости.
Но все же на всякий случай вернулся с работы попозже. Чтобы не столкнуться с ней ненароком.
Записка с двери спальни исчезла. Айелет ее сняла. И все же я добровольно отправился в ссылку на диван в гостиной. Дважды посмотрел теледебаты. Когда смотрел повтор, заметил, что от воплей участников за милю несет фальшью. Что, как только спадает накал дискуссии, режиссер делает им знак и они начинают орать. Потом я лежал, уставившись в потолок, прокручивал в голове события этого дня и твердил себе: «Что ты натворил, идиот, что ты натворил?» Но потом успокаивал себя: «Не парься, она уже в Париже».
Тогда я и отправил тебе первую эсэмэску. Я понимал, что ты – единственный, с кем я могу этим поделиться. Хоть мы и не общались сто лет. Остальные мои приятели появились слишком недавно. Они слишком связаны с Айелет. Не верю, что они меня не продадут. А вот ты – никогда. Я слишком много про тебя знаю.
Ладно, шучу.
Не извиняйся, старик. Конечно, ты ответил не сразу. Не в четыре утра. Я просто вспомнил, что ты как-то говорил, что пишешь по ночам. Вот я и рискнул. Неважно.
Утром я пошел провожать Офри в школу. По пути она дочитала последние страницы «Энн в Эвонли» и остановилась убрать книжку в ранец. Потом она заговорила про всякие мелкие свары между одноклассницами. Альма сказала то-то. Мааян обиделась. А Рони подговорила остальных девочек не разговаривать с Альмой. Тогда обиделась Альма. Я не верил своим ушам. Последние пять недель она во время наших прогулок не вспоминала ни об одной девочке из своего класса. На месте нашего обычного расставания она снова сказала мне: «Я люблю тебя, папа». Я подождал несколько минут и вслед за ней зашел в школу. Поднялся на третий этаж и через щель в сдвинутой шторке заглянул в класс. Она сидела и делала все то же самое, что в прошлый раз, когда я за ней подсматривал. Открывала и закрывала молнию на пенале. Достала карандаши. Порисовала в тетрадке. Убрала карандаши в пенал. Учительница задала детям какой-то вопрос. Офри встрепенулась и подняла руку. Я увидел ее глаза. Озорная искорка в них вернулась. Я сдержался и не влетел в класс, чтобы от счастья подбросить ее в воздух. Искорка вернулась! Я еще несколько минут постоял у окна, надеясь, что она еще раз поднимет голову и даст мне возможность убедиться, что я не ошибся. Затем я послал Айелет эсэмэску: «Раскаиваюсь за то, как я себя вел в последнее время. Я правда пережал. Давай на мировую?» И пошел домой. На этот раз я шел по тротуару, а не по проезжей части. Собственная жизнь показалась мне вдруг исполненной смысла. По пути я остановился в торговом центре снять наличные. Возле банкомата стояла вдова со второго этажа. Я подождал своей очереди. На самом деле она не вдова, но ее муж постоянно пропадает за границей, и у нее глаза человека, который только что вернулся с похорон, и одета она всегда в черное. Поэтому мы с Айелет между собой зовем ее вдовой. Но сегодня утром она даже улыбалась, не говоря уж о том, что на ней была желтая блузка. Забрав купюры, она сказала мне: «Доброе утро, Арнон». – «Прекрасное утро», – ответил я. Потом снял тысячу шекелей, которые мы задолжали Вольфам, и бодрым шагом отправился домой. Впервые за пять последних недель я дышал полной грудью, и все мои проблемы, абсолютно все, казались мне мелкими и легко разрешимыми…
