— Кого ты привел, Самед — спросил один из боевиков, ничем не отличавшийся от других
— Со мной Соломон… — сказал рафик
Молчание. Потом — все склонили головы…
* * *
У костра — Соломону предложили жареное мясо. Бросилось в глаза то, что, по меньшей мере, двое — едят не так как местные.
— Как твое имя? — спросил Соломон того, кто видимо был главным. Ему не давало покоя то, что несмотря на окружавшее его почтение — он не знал этих вооруженных людей. Не знал он и то, что в их головах, против кого они и за кого они. Когда он был амиром — он был амиром, и знал каждого, знал что он думает, и от кого чего ждать. Этих людей — он не знал. Вообще.
— Мое имя Дананир, эфенди… — почтительно сказал боевик
— Кем был твой отец? — слово «дананир» означало «динары» и такого имени не было среди простого народа
— Мой отец купец из Саны, эфенди…
— А почему ты примкнул к джихаду?
Боевики замолчали. Соломон — не понимал, что их война давно уже не джихад. И это непонимание — чревато было бедой
— Мы ведем войну за освобождение всех угнетенных и униженных, эфенди — сказал боевик — за братство угнетенных народов.
— А как же твой отец?
Глаза Дананира вспыхнули ненавистью.
— Мой отец один из угнетателей. Клянусь вам, эфенди, я лично убью его, как только представится возможность…
И снова — перед тем, кто когда-то начал называть себя Соломон — всего на миг раскрылась бездна. Как и тогда, в той залитой кровью камере. Соломон вдруг понял, к чему все это приведет — когда отец живет с одной только мыслью — убить отца. Он не знал того, что Дананир — сын от служанки, изгнанной отцом ребенка из дома, как только она забеременела. Но если бы даже и знал — он ужаснулся бы этому. Сын мечтает убить отца.
Но у него был тонкий нюх. И он понял, когда надо прекратить говорить на эту тему. Или ему — не дожить до утра.
— Ты прав, Дананир, смерть угнетателям.
— Смерть угнетателям! — как один повторили сидящие у костра
— Послушай, Дананир — сказал негромко Соломон — а кто вон тот человек. Он ведь не нашего народа, верно?
— Это руси, эфенди. Брат руси, который учит нас войне.
— Представь его мне.
— Брат Лех! Брат Лех!
Тот, о ком шла речь — пересел поближе.
— Слушаю тебя, брат…
— Эфенди Сулейман хочет говорить с тобой.
Незнакомец — приложил руку к груди в жесте почтения.
— Кто ты? — спросил Сулейман — из какого народа?
— Меня зовут брат Лех, и я из польского народа…
— И ты ненавидишь руси?
— Весь мой народ ненавидит руси
Соломон понимающе кивнул
— … а я нет. Я верю в справедливость, эфенди. В справедливость для всех. Раньше я ненавидел русистов, а теперь понял, что они находятся под тиранией так же как и мы.
— Смерть тиранам! — сказал Дананир
— Смерть тиранам! — эхом повторили все у костра. Соломону опять стало жутковато. Он не знал, что «смерть тиранам» — лозунг, пронесенный через века. В первом веке от рождества Христова еврейская террористическая секта зелотов убивала с ним римлян, а заодно и тех евреев, что имели дела с римлянами: в те времена, когда проповедовал Иисус Христос или Пророк Иса как его знали правоверные — Восток был залит кровью. И его призывы к миру и любви — возникли вовсе не на пустом месте. Под этим лозунгом — секта хашишинов, людей старца горы убивала крестоносцев. Историю этой секты прервали монгольские всадники — они просто уничтожили хашишинов и их семьи и даже тех, кто мог быть хашишином — до последнего человека. С этими словами кровавая буря пронеслась по одной из важнейших стран европейского континента — Франции, где гильотины работали и днем и ночью, казня сначала контрреволюционером, потом потенциальных контрреволюционеров, потом тех на кого поступил донос — а потом и самих революционеров, кто все это начал. Благодаря разожженному этими словами пожару — Франция навсегда выпала из состава великих держав, а потом и вовсе прекратила свое существование.
И теперь эти слова звучали в горах Дофара
[51] — и так щедро политых кровью.
И снова — Соломон проявил мудрость и не сказал, того что хотел
— Ты учишь братьев сражаться. Как ты этому научился?
— Я служил у руси, эфенди. В армии руси.
Соломон покивал головой
— А почему же не служишь до сих пор?
— Я убил офицера, эфенди. Был мятеж. Если меня найдут, то расстреляют.
Соломон посмотрел в глаза поляка — и понял, что тот лжет.
* * *
Через несколько дней — он встретился с тем, кто в отрядах Идарата занимал пост валия всего княжества (вилайета). Был пост военного амира — а был пост валия. И его занимал Али — тот самый Али, который однажды попал к нему в тюрьму. И которого пытали руси. А они — перековали его, и отправили сюда. Только Соломон никогда не думал, что он станет начальником княжеской стражи.
А стоило бы подумать. Потому что просто так — на такие места не становятся.
Али немного постарел — но совсем немного. Короткая бородка, жесткие складки у рта. У него был автомобиль и оружие — он носил автомат Маузер на груди на ремне и пистолет Кольт с удлиненным магазином в кобуре. Его одежда была отглажена и чиста, в волосах — пробивалась седина.
— Ас саламу алейкум, эфенди… — обратился он к Соломону и поцеловал руку
— Ва алейкум… — сказал Соломон, и помедлив добавил — тебя не удивляет, почему я обращаюсь к тебе как к неверному?
— Сейчас не лучшее время для веры, эфенди… — сказал Али
— Как у тебя язык поворачивается говорить такое?! — крикнул Соломон, схватив его за ремень кобуры — ради чего сражаться, если ты перестанешь быть самим собой. Разве ты не видишь, что только вера в Аллаха — позволяет нам оставаться теми, кто мы есть?!
— Мы верим в Аллаха, эфенди.
— Почему же вы не проявляете усердия в вере?! Вчера я сидел у костра — и не услышал ни одного слова о джихаде?
— Усилие лучше всяких слов
— Тогда почему никто не встает на намаз?
— В шариате сказано, что тот то вышел на пути Аллаха как будто совершает салаваты
[52] каждым своим вдохом.
Соломон еще до конца не понимал, во что превратилась его организация, у основания которой он волей судьбы стоял, и живым Богом которой он, в конце концов, стал. Религия — такая как шариат — предполагает во многом слепую веру, когда человек не докапывается до сути вещей, до потаенного смысла слов — а просто и безыскусно верит. Потому что от пересказывания, споров, поиска истинного смысла до утраты веры вообще — один шажок, настолько крошечный, что его подчас и не заметишь. В Идарате же — ислам подхватили те, кто был искусен в спорах и поисках смыслов — искусство это они отточили в долгих диспутах в тюремных камерах, в ссылках, в «ленинском университете» Лонжюмо, в троцкистских штудиях на партийных съездах — в Лондоне, конечно, а где же еще. И они препарировали ислам, как препарировали до этого примитивные и безыскусные крестьянские догматы Руси, препарировали, как ученый препарирует лягушку. И они познали суть ислама и освоили его и превратили из веры в инструмент, в кнут, которым погоняют народы. Они нашли оправдания в шариате на все, а если где и не нашли — то придумали. И потому теперь идаратовцы не совершали намаз — строго в точности по тому, как говорит Коран. И на все, что бы они не делали — они находили ответ. Даже сам Соломон, с его куцым, полученным от отца знанием и тем своим, что он набрал в ходе наблюдений и борьбы — был беспомощным ребенком по сравнению с ними.
