Чеченцы, сами ведущие войну уже две сотни лет знали, что такого человека можно убить — но победить его нельзя…
— Лает тот, кто не может укусить — сказал молодой князь.
— Неверная собака, ты меня пугаешь?!
Зайнулла, оскалившись как волк, выхватил пистолет — кстати, не Наган, не старый Смит-Вессон, который обычно тут бывает, настоящий Кольт-1911, откуда только берутся такие. Приставил к голове русского, который и старше то был всего на год — а вместе, им было не больше сорока. Князь медленно потянул руку из кармана — и в кармане была осколочная граната. Пальцы крепко прижимали рычаг. Кольцо болталось на большом. Чеченцы в страхе попятились, они поняли — русский стал в горах, в драках с ними таким же, как и они, и теперь он может подорвать их, прямо здесь и сейчас, подорвав заодно и себя, отказаться от своей жизни как от проигранной карты. Нет, совсем не на то они рассчитывали, когда нападали на русских. Когда на поле брани сходятся настоящие мужчины — ничего хорошего не бывает. Бывает только смерть…
— Я говорю тебе, Зайнулла — сказал молодой князь — что меня не пугает твой пистолет. Меня не пугают и твои нукеры, сколько бы их ни было. Десять, сто, тысяча… Это неважно. Приводи их сюда — и мы умрем, но перед этим убьем, сколько сможем. Вон, твои люди — лежат по всему полю. И еще будут лежать. Только подумай, Зайнулла, каков твой народ, и каков мой. Сколько у тебя есть людей ВО ВСЕМ ТВОЕМ НАРОДЕ? Полмиллиона? Миллион? А нас, русских — сто миллионов. Так какая же разница — сколько нукеров ты приведешь под стены моей крепости, и сколько из них погибнет?
Чеченцы молчали. Сказать было нечего, а гордость — не позволяла отступить.
— Если хочешь, чтобы твой народ остался в живых и жил дальше — сложи оружие и проси великодушия у моего Императора. Он великодушен и наверняка простит и тебя, и твой народ. И вы будете жить дальше. Если нет…
Зайнулла хотел спустить курок — но что-то останавливало его. Нет… не то, что у врага в руке была граната и не то, что смерть русского — означала и его немедленную смерть. Просто он все же был разумен, он даже учился в школе — и это теперь было его ахиллесовой пятой. Присутствие русских в этих горах все же не прошло даром — от русских, Зайнулла научился рассуждать. Вместо того, чтобы просто действовать, как подсказывают инстинкты и как требует голос его крови. А рассуждения — они не были сложными — приводили его к тому, что миллион человек не может победить сто миллионов, так же, как и один человек не может победить сто. У них уже сейчас — двадцать девять человек стали шахидами и еще несколько — вот-вот станут. А сколько они убьют русских — неважно: больше, чем здесь есть, все равно не убьют. И сколько бы ни убили — придут новые.
И еще — Зайнулла думал о том, что англичанин соврал. И его самолеты — так и не прилетели…
Неужели и их предков — так же предали англизы, когда они воевали с русскими? Неужели и тогда — было все тоже самое…
Как же поступить? Как же поступить правильно? Зайнулла понимал, что даже если он просто начнет объяснять свои поступки — он уже будет выглядеть слабым. Да и не поймет его русский, и сделать ничего не сможет. Потому что пес волка не поймет — точно так же, как и волк пса.
Зайнулла опустил пистолет
— Клянусь Аллахом, ты не оставил мне выбора. Я жду ответа два часа. Потом мы пойдем на штурм….
— Ответ будет тот же.
— Спроси своих людей, русский. Может быть, кто-то из них не хочет умирать за своего Белого царя, которого он никогда не видел. Таких мы выпустим. Остальных же — убьем, кто бы это ни был и сколько бы их ни было.
— Если сможете.
— Да, если сможем, русский. Я знаю, что погибнет много муджахедов, но всех их — ждет рай. Этого ты никогда не поймешь, русский, и я не буду тебе этого объяснять.
— Мне не нужны объяснения. Не думаешь о себе — подумай о тех, кто живет в этом селе. Их ты спросил, когда начинал мятеж? Ради чего ты воюешь, чего у тебя нет? Земли?
— Мы один народ, русский. И судьба наша едина. Мы все будем свободными или все умрем. Что же касается земли — то это наша земля, русский, и твоим крепостям на ней не стоять. Мне жаль для тебя даже той земли, на которой ты стоишь.
Зайнулла ногой подвинул мешок
— Забери это, русский.
Князь не спросил, что это. Он просто подвинул ногой мешок.
— Решай, как жить, Зайнулла. Решай. Не можешь сам — спроси своего прадеда. Клянусь честью, он заслуживает в миллион раз больше уважения, чем ты.
Чеченец ничего не ответил. Он повернулся — и пошел прочь. Его нукеры — пятясь, пошли за ним. Князь левой рукой взял мешок — и потащил за собой. Он уже знал, что там — головы тех, кто не вернулся с задания.
* * *
Хасуха — ждал его у окопов, бледный и с бегающими глазами. Видимо, страх уже поселился в нем. Не благодарность — страх. В том то и была трагедия…
— Осторожно… Ваше Высокопревосходительство…
Князь бросил мешок в окоп.
— Как дела, Хасуха? — спросил он — ты все еще читаешь Хаджи-мурата?
Хасуха не ответил. Только смотрел в глаза русскому — и в глазах была усталость и боль.
— У меня нет времени читать книги, русский… — наконец сказал он
— Это плохо. Потому что мы должны читать книги, Хасуха. Читать книги и разговаривать друг с другом. Только так мы поймем, что мы не враги друг другу. Нам не нужны ни эти горы, ни эти леса, ни это солнце. Оно нужно тому, кто толкнул вас на антиправительственный мятеж. Он уедет, он живет далеко за морями, и у него там своя власть. А мы останемся жить соседями, и у нас будут кровные счеты друг к другу.
Хасуха молчал
— Ведь он там есть, верно, Хасуха?
…
— Скажи тем, кто захочет слушать: надо дружить с ближними и воевать с дальними. Скажи это старикам — и послушай, что скажут они. И что скажет на это тот, кто сидит за вашими спинами. А теперь иди к своим, Хасуха. Бог с тобой…
* * *
Зайнулла вовсе не был так уверен в себе, как хотел это показать. Просто он не мог вести себя по-другому на глазах односельчан — а вот оставшись наедине с собой, он начал думать, и думы его были тяжкие. На этом, кстати, основан давно известный русским метод дознания. Ни в коем случае — нельзя допрашивать горца на глазах у других, ни в коем случае нельзя договариваться с ними на глазах у других: он умрет, но не отступит, потому что иначе он покроет себя позором в глазах односельчан. А вот если посадить горца в одиночку — то расколоть его гораздо проще — намного проще, чем на глазах. Скажет, все что надо. И даже будет просить, чтобы его пытали и били — чтобы остались следы, которые можно будет показать односельчанам, и сказать, естественно, что русские пытали его, но он ничего не сказал. В этом — был, конечно, заинтересован и офицер из армейского особого отдела или жандармерии…
Он понимал правоту русского. Он знал, когда врут люди — и знал, что русский не врет. Да чего там — из его села дядя Зайнулла, вокха стаг
[62], бывал в Москве, работал там, говорил, что это очень и очень большой город, и ехать до него — несколько дней пути, а на паровозе быстрее. Сколько их — и сколько русистов? Какими бы они храбрыми и мужественными не были — один человек не может победить сто. Никак не может. Что толку с того, что они сотрут с лица земли гарнизон? У него уже стали шахидами треть отряда, и еще треть как минимум — станет шахидами во время ночного штурма. Его друг, дом которого был по соседству — теперь шахид. И можно этим сколько угодно гордится — но он шахид, и значит, что он не найдет себе жену, не будет детей. И так — корень за корнем — они подрубят дерево чеченского народа. И оно рухнет…
