Первый кошель он разрезал так виртуозно, что даже Митрий ничего не заметил. У него была писка — заветная, испытанная — не монета с заточенным краем, а половина лезвия станка Уилкинсон Сворд. А насчет кошельков здесь были точно лохи, не то, что на Привозе. Там не то, что в карман поглубже суют денежку — там еще и руку на нем держат. И все равно умудряются воровать.
Только на третьем кошеле — Митрий заметил неладное. Толкнул блатаря в плечо.
— Э… ты чего?
— А? — Митька сделал вид, что не услышал.
— Ты чего творишь зараз, а?
— А чего?
— Э… нет. Я воровать не желаю. И тебе не дам…
— Иди сюда…
Митька — толкнул молодого дубоватого казака в сторону, прижал к стенке.
— Ты чего — а? — пошел в наступление он — кто тут ворует?
— Да ты и воруешь!
— Я ворую?!
Надо было знать одесских воров — они и взятые на кармане будут клясться — божиться, что просто перепутали чужой карман со своим…
— Ты воруешь!
— Где ты видел, что я воровал? А?
— Да сейчас и воровал!
— Да ты чо? А где потерпевшие — а? Где терпилы, тебя спрашиваю! Ухарь!
Казачина, выше Митяя сантиметров на двадцать, но совершенно ничего не способный противопоставить острому как бритва языку вора — затравленно огляделся… и понял, что что-то неладно…
— Гы… ты глянь.
— Чо? Где терпилы то твои, а? Ты базар фильтруй, да?
Но казак — смотрел поверх его плеча и Митька вертко, как в руках городовых по малолетке — извернулся.
Они и в самом деле — зашли куда-то не туда. Их уже обступило десятка два рашидов — так звали горцев из племенных объединений горных районов и соседнего Договорного Омана. В отличие от пустынников — они носили черную или бурого цвета, отлично камуфлирующую на горных склонах одежду и были настроены весьма и весьма недружелюбно. Если пустынники — перед тем, как начать стрелять хотя бы пытались решить проблему — то эти «брали высокий тон» с ходу и без предупреждения.
Митька вымученно улыбнулся, понимая, что языком не владеет.
— Миль пардону граждане у нас все спокойно. Все в поряде…
Рашиды молча стояли — и хорошо если бы стояли, так подходили новые…
— Так, концерт закончен, всем спасибо за внимание. Автографы не предлагаю, устал-с…
Этот рынок был не для русских. Не для белых. И уж точно не для казака — а Митрий был в казачьей форме, пусть старой и без знаков различия, надетой на время переезда. Но все равно — если Митяй в одиночку еще мог вывернуться, то присутствие здесь казака — требовало крови.
— Так, господа, на бис желаете. Извольте-с…
Как ни странно — именно у Митьки Шалого, битого и проловленного одесского вора, вошедшего в конфликт с крестными отцами города, вора, гешефтмахера и профессионального пистолетчика — шансов выбраться из этой переделки было намного больше. Как и у тех, кто волей судьбы оказался рядом с ним. Дорога судьбы казака — прямая как штык, как шлях в степи. Молодость, служба, пахота на собственной земле, данной еще дедам — прадедам Императором за службу. И в такой ситуации — у них одна дорога — прямо вперед в лоб на прорыв. Иногда это работает — но не тогда, когда двое против тридцати. А вот Митька — был вором и постоянно жил на грани. Каждый день в Одессе — он рисковал быть проловленным карманной бригадой или отрядом по борьбе с бандитизмом, или конкурентами, или просто парой молодых щеглов из отмороженных на всю голову. Он не имел никогда денег больше чем на месяц, часто вставая — он не знал, где будет обедать, не то что преклонит голову следующей ночью. Такая жизнь развила в нем наблюдательность и готовность к любым неприятностям. В трамвае — старом добром одесском трамвае — он как-то раз положил четверых, уходя от преследования… с этого, собственно говоря, скитания его и начались.
Он помнил, где они шли и как, в какую сторону смотрят двери и окна, которые из них принадлежат харчевне, как стоят торговые палатки. Он помнил и то, что за его спиной — что-то вроде склада, в отличие от палаток — с капитальными стенами.
— А? Чего? Не понимаю, любезный.
И с места, рыбкой, как учил его дядя Коля Робинзон, спившийся циркач из той же самой ярмарки, на которой держал палатку его отец — он прыгнул, руками безошибочно нащупав край дорогой, из металлического настила крыши. Напрягся, вспоминая все уроки суплеса
[27] старого циркового артиста. И, движением, которое не смог бы повторить никто из присутствующих — без раскачки, с одной руки он забросил тело на крышу.
Изумленная толпа рашидов взревела, когда он был уже на крыше. Подалась вперед — и осадила, почитай на полном скаку. Две револьверные пули — ударили людям прямо под ноги…
— Ша! Назад, ша!
Его слов — никто не понимал. Но все отлично понимали язык пуль — как никакой другой. Можно сказать — это эсперанто в таких местах, как Аден.
— Лезь на крышу! Быстро!
Митрий — хоть тут не оказался идиотом. Полез — и даже умудрился забраться быстро. Все-таки — не вахлак.
— Пистоль есть?
Митрий — достал из кармана табельный Орел, старый, с дешевыми солдатскими пластмассовыми рукоятками. Он еще жил той жизнью, жизнью станицы, парного молока, конного ухарства и обжигающих взглядов молодух. Не дошло еще до казака, что здесь прав тот, кто выстрелит первым — и никак иначе.
— Двигай за мной. Не отставай.
Они пробежали по крыше, Митрий примерился — и перепрыгнул на другую, такую же. Митяй, немного поколебавшись, тоже прыгнул.
— Поперек батьки не лезь.
— Какой ты мне батька…
— Самый обыкновенный. Не будь меня, ты бы кишки свои собирал. Давай за мной, сюда.
Они перепрыгнули еще на одну крышу. Судя по реву — толпа преследовала их, но здесь — все с любопытством смотрели, еще не понимая, что происходит. Фора — минуты две, не больше.
Четвертая крыша — не выдержала — они с треском провалились внутрь какого-то помещения. Титяй — сориентировался первым, по каким-то мешками перелез к двери, закрытой, судя по всему, снаружи на замок.
— Слушай сюда. Слушаешь?
— Ага.
— Как пальну — наваливайся на дверь, да со всей силы. Выйдем — и ори «Пожар!» во всю глотку. Доходит?
— Ага.
— Потом двигай за мной. Не отставай! Отстанешь — ждать не буду. Доходит?
— Мабуть помочь чем? — спросил молодой казак
— Помог уже… помощник. Дыши ровнее.
Митяй — дважды выстрелил из револьвера в косяк, туда, где были заржавевшие, загнутые гвозди. Отчаянно, как на тюремную решетку бросился на дверь — и они вывалились прямо на торговую улицу, под ноги изумленной публики.
